Опанас Цибуля дезертировал на третий день вой ны. Это была не его война. Сам он был родом с Западной Украины, и в состав Советского Союза его деревня вошла в 1939 году, после раздела Польши. Его семья считалась середняками, и как он считал, с присоединением к СССР они больше потеряли, чем выиграли. Пускай поляки их и притесняли, но у них было крепкое хозяйство, богатое хозяйство. Кроме него, в семье было еще два его старших брата и две сестры. Зятья тоже работали вместе с ними, вот и получалось шесть мужиков и четыре крепкие бабы (это его сестры и жены старших братьев), так что работников хватало, и работали они на себя.

Земли тоже хватало, так что потихоньку они богатели, а когда пришли Советы, то всех согнали в колхоз, а большую часть живности национализировали. Им еще повезло, что они никогда не пользовались наемными работниками, все сами, и тут в основном было дело в отцовской жадности: ему просто было жалко платить чужим людям, когда и собственных работников хватало. Вот это и спасло их семью от раскулачивания и высылки в далекую Сибирь.

Да, у них отняли землю и почти всю живность, но не выслали и не конфисковали все, а отправили работать в колхоз. Отец, конечно, плевался и вовсю поносил советскую власть, но исключительно дома, чтобы посторонние не услышали. Еще у него хватило ума не выступать против новой власти, ни открыто, ни тайно. Некоторые односельчане попытались по ночам нападать на новую власть и ее представителей, но часть из них попалась НКВД. Их самих расстреляли, а их семьи сослали в Сибирь. Но семью Опанаса эта участь миновала.

И вот теперь, после начала этой войны, Опанас при первой удобной возможности дезертировал и уже несколько дней пробирался к себе в деревню. Свою винтовку он бросил, здраво рассудив, что если, не дай бог, попадется немцам, то безоружным у него больше шансов остаться живым. Вот с продовольствием было плохо, вернее его совсем не осталось, и он хотел попросить хоть немного еды в попавшейся ему по пути деревне.

Прежде чем идти в деревню, Опанас, спрятавшись на опушке леса, стал внимательно изучать обстановку. Он не хотел встретиться ни с немцами, ни с советскими бойцами. Лишь убедившись, что в деревне никого нет, он собрался в нее пойти, как появились немцы. Опанас хорошо видел, как они стали сгонять всех жителей в большой бревенчатый амбар на окраине деревни и как затем, закрыв амбар, его подожгли. Видел он и как примерно через полчаса после этого в деревню вошли красноармейцы, и как они убивали немцев. Но больше всего его испугала казнь десятка захваченных противников. Командовала там, как он смог понять, непонятная девка, молодая и очень красивая, в танкистском комбинезоне. Приехала она на большом танке, он таких даже не видел раньше. Казнили немцев жутко, особенно их командира.

Опанас даже и не подумал выйти к этим бойцам, а все так же продолжал прятаться и наблюдать за происходящим в деревне. Наконец, советские ушли. Опанас, выждав еще с полчаса, прошел в опустевшую деревню и набрал в уже бесхозных хатах себе продовольствия. Он даже нашел пару литровых бутылок с горилкой и, разумеется, взял их с собой, после чего, плотно набив свой сидор продуктами, ушел из деревни и стал дальше пробираться лесами к себе домой. Вот только ему не повезло на следующий день наткнуться на немцев. Испугавшись, что его расстреляют, он сразу стал кричать, что имеет важную информацию.

Один из немецких солдат немного знал русский язык и с грехом пополам понял, что говорит ему русский пленный. После этого Опанаса Цибулю отвезли в город, где и передали представителям гестапо, и уже те провели допрос, где он, ничего не скрывая, рассказал все, что видел. После допроса его прямо спросили, что он хочет: отправиться в лагерь военнопленных или поступить во вспомогательную полицию, которую немецкие власти организовывали на оккупированных территориях. Разумеется, ни секунды не колеблясь, Цибуля выбрал полицию: еще не хватало сидеть за Советы в немецком лагере. Если бы Цибуля знал будущее, то возможно, и выбрал бы лагерь, тогда у него, может, и был бы шанс выжить. Но он выбрал службу в полиции и через год был повешен партизанами.

Мы перемещались глухими лесными дорогами, но двигаться так вечно невозможно, все равно время от времени надо пересекать более оживленные магистрали. Вот и нам пришлось пересечь такую дорогу, разумеется, не на авось. Сначала за ней наблюдала разведка, затем и мы подошли, не вплотную, а остановились на расстоянии и стали ждать, пока пройдет немецкая колонна. Будь она не очень большой, до батальона включительно, я бы приказал атаковать ее, а так там, судя по всему, двигался как минимум полк. Будь мы в засаде, на хорошо подготовленном месте, да с нормальными путями отхода, то можно было пощипать и полк, а так исход столкновения, скорее всего, был бы не в нашу пользу. Все же слишком немцев много, тут даже преимущество в огневой мощи и броне не особо поможет.

В отличие от местных, я с головой дружу и с голой задницей на шашки не мчусь. Прождав примерно с полчаса, чтобы немцы прилично удалились, мы только хотели начать пересекать дорогу, как от разведки, высланной в обе стороны от нашего места перехода, пришло сообщение, что гонят колонну наших военнопленных. Пришлось задержаться. Во-первых, меня мои бойцы не поймут, если мы не поможем: одно дело, когда ты не в состоянии им помочь, и другое, когда это тебе практически ничего не стоит. А во-вторых, я и сам не хотел их оставлять в немецком плену, были у меня на них кое-какие планы.

В ожидании пленных я приказал паре десятков пехотинцев перейти на другую сторону дороги, а еще паре – залечь по этой стороне, чтобы мои бойцы были с обеих сторон дороги. Минут через десять показалась колонна пленных. Они шли медленно, было видно, что люди устали и идут из последних сил. Всего их было около трехсот, точнее не скажу, могу и ошибиться. Их конвоировал взвод немцев; примерно по десятку солдат шли по бокам колонны пленных, впереди медленно двигался грузовик, на заднем борту которого на треноге стоял немецкий станковый пулемет МГ-08, дуло которого недвусмысленно смотрело на наших пленных. Позади колонны пылили два немецких мотоцикла с колясками, на которых стояло по одному ручному МГ-34, и они контролировали конец колонны пленных.

Я уже стал сомневаться, что мне хватит этих бойцов, чтобы освободить пленных, но тут события понеслись вскачь. Один из командиров пехотинцев, лейтенант Горячих, закричал во всю глотку:

– Ложись, братцы!

На наше счастье, вернее на счастье пленных, тугодумов среди них не оказалось, и они дружно рухнули на дорогу. В тот же момент застрекотали наши ручники, скашивая немецких солдат. Из опасения задеть своих гранаты мы не использовали, но и без них прекрасно справились. Все же шесть ручных пулеметов против трех десятков гитлеровцев, которые не ожидают нападения, – это страшная сила. Один пулеметчик длинной очередью на полдиска скосил всех мотоциклистов, другой аналогично прошелся по машине, причем начал обстрел с конца кузова, сразу убив своего немецкого коллегу и тем самым обезопасив пленных. Четверо других прошлись по шедшим по бокам колонны немцам.