Шрифт:
Закладка:
Он помолчал.
— Теперь враг отступает от Сталинграда, бои идут под Харьковом. — Он задумался, а потом добавил: — Ну, Гитлер, если за гриву не удержался, то и за хвост не удержишься…
Дверь отворилась. На пороге появился Политуха.
— Товарищ командир, кушать сготовлено, — доложил он.
— Зови комиссара и остальных, — сказал Ковпак, — я сейчас.
Дед вышел из хаты. Пистолет его остался висеть на стене. Ковпака редко можно было видеть с пистолетом. Уверенный в своих людях, командир не нуждался в средствах самозащиты.
Через дорогу, в чистенькой хате, помещалась столовая. Повариха штаба, тетя Феня, накрыв на стол, ждала обедающих.
По сравнению с другими отрядами и соединениями, в которых мне пришлось побывать, у Ковпака приятно поражала сервировка штабной столовой. Тонкие стаканы и серебряные ложечки, столовый сервиз, ножи, вилки и ложки — все было тщательно, со вкусом подобрано. По примеру штабной столовой начали заводить сервировку в батальонах, и только в роте разведчиков ели всегда по-поход-ному, из чугуна.
Тетя Феня разлила по тарелкам суп. Из отдельного чугуна она налила Ковпаку куриного бульона. Дед накрошил в него хлеба. На второе подавались вареники.
— Когда же я перестану завидовать, — сказал Ковпак, дожидаясь своей тарелки. — Тетя Феня, дай мне вареников.
— Не могу, Сидор Артемьевич, — отозвалась она, — последних зубов лишитесь. Вам опять мозги приготовлены.
Она подала Ковпаку жареные мозги. Он содрал корочку и, поев немного мякоти из середины, нервно отодвинул тарелку.
— Деснам опять больно, — сказал он. — Очень больно, як у немовля.
Все смотрели на него с сожалением. Уже второй раз в этом рейде у Деда начинали болеть десны. Тремя последними зубами он не мог жевать.
Ковпак встал из-за стола, но повариха подала ему стакан черного чаю.
— Зови ко мне Базиму, — сказал он Политухе, — совещание будет.
Ночь выдалась неспокойная. Хозяйка нашей избы, Пелагея, долго не могла убаюкать ребенка.
— Я очень люблю детей, — мечтательно сказал Вершигора, слушая пронзительный крик ребенка. — На Большой земле у меня растут два сына.
Ребенок заснул, когда уже рассвело, и мы тоже заснули. Меня разбудил неистовый крик хозяйки.
— Ой, лихо, ой, лихо! — причитала она. — Вороги под хатой!
Мы проснулись и сразу не поняли, что случилось.
— Ой, вороги под хатой! — надрывалась Пелагея.
— Какие вороги? — спросил Петрович. — Что ты детей пугаешь?
— Ось побачьте, вороги, — кричала она.
Выглянув в окно, обращенное на реку Тетерев, увидели мы на противоположном берегу пять человек в гитлеровских мундирах, идущих гуськом в сторону деревни.
— Это мои хлопцы, — сказал Петрович, — из разведки идут.
Хозяйка, видя, что мы спокойны, замолкла. Мы уснули. Но не прошло и часа, как Пелагея снова заголосила на всю хату:
— Ой, лихо, вороги под хатой!
Мы проснулись. Петрович плюнул и хотел было занавесить окно, которое выходило к реке. Но Пелагея продолжала кричать:
— Ой, лихо, вороги идут! Ось побачьте, идут вороги, — плача, говорила она, указывая на окно.
Петрович выглянул в окно, потом схватил бинокль и выбежал из хаты. Вернувшись, он кивнул мне и сказал:
— Одевайся, Пелагея права, фашисты в цепь рассыпались.
Мы оделись. В хату вбежала автоматчица Ира Гнатенко, у которой был пост на берегу. Она доложила о появившемся противнике и отправилась обратно. Коженков сбегал к Деду, и тот отдал распоряжение встретить врага.
Противоположный берег был низкий. Фашистская цепь шла во весь рост по лугу. В это время на нашем берегу расставлялись пулеметы, снайперы выбирали для себя укромные места. Появился Дед. Он пришел с палкой и, расхаживая по берегу, всматривался в цепь. Пулеметы стояли готовые к бою. Наш высокий берег главенствовал над противоположным, и вражеская цепь вся была у нас на виду.
— Пора начинать, — сказал один из бойцов Ковпаку.
— Нет, рано, — ответил Дед. — Хай поближе подойдут, и тогда мы их, как кур, бить будем.
Враги приближались. Один из партизанских пулеметчиков забрался на крышу хаты и пристроил свой пулемет на трубе. Он крикнул оттуда, чтобы начинали, но Дед погрозил ему палкой, и он замолчал.
Только когда гитлеровцы были уже близко, Ковпак махнул палкой, и в разных концах на нашем берегу загрохотали пулеметы. Снайперы с первых выстрелов убили несколько фашистов. Начался не бой, а, как сказал Дед, избиение. Из партизан никто не маскировался, и пример этому показывал сам Ковпак. На мой вопрос он ответил:
— Когда солнце сзади тебя, ты невидим. Солнце у нас за спиной.
Гитлеровцы бросились на луговину.
— Не стрелять, — приказал Дед. — Пулеметам молчать. Справятся снайперы. Беречь патроны.
Партизаны закурили и с любопытством смотрели на тот берег. Но гитлеровцы точно провалились сквозь землю. Снайперы через свои прицелы следили за луговиной.
— Во, во, поднимается, — сказал кто-то громко.
На луговине из-за бугорка начала подниматься каска. Лежавший рядом со мной у дерева снайпер взял ее на мушку и дожидался, когда она поднимется выше.
Каска совсем поднялась над бугром, издали можно было различить белое пятно лица. Снайпер выстрелил, каска скрылась.
Ковпак осмотрел наш берег и, затушив цигарку, сказал:
— Этого дела до обеда хватит, пойду завтракать.
Вернувшись через час, он застал ту же картину. Снайперы охотились за поднимающимися из-за бугорков касками.
— Костя, — позвал Ковпак разведчика. — Семенистый, идите ко мне.
Те подошли.
— Давайте на тот берег и справа во фланг фашистам зайдите. Старик! — крикнул Ковпак блитченскому жителю, подходившему к берегу. — Как твое прозвище?
Тот снял шапку и, поздоровавшись, ответил:
— Яковенко, Яков.
— Ну, вот, Яковенко Яков, — сказал Ковпак, — готовь лодку, будешь на тот берег переправлять хлопцев.
Старик мелкими шажками потрусил к реке и через четверть часа вернулся.
— Так что лодка наготове, — сказал он.
— Ну, хлопцы, давай, — сказал Ковпак.
Четверо, среди которых были два ординарца Ковпака, Семенистый и Николаев, начали переправляться. Снайперы чаще стреляли, не давая возможности противнику рассмотреть наш берег.
Яковенко переправил четверку, не выходя из лодки, начал поджидать их на том берегу. Четверка людей, пригибаясь к земле, обходила луговину. Фашистский пулеметчик, видимо, заметив их, открыл огонь. Наши бойцы залегли. Тогда партизанские пулеметы выпустили по луговине несколько очередей, и противник замолчал.
Над лугом все чаще и чаще поднимались каски. Гитлеровцы, почувствовав на своем берегу партизан, заволновались. Они не пытались отстреливаться, чувствовалось, что им хочется подняться и отойти. Но снайперы с пулеметчиками открывали огонь, и каски снова прятались за бугорками.
Четверка продвигалась по луговине. Партизаны часто вставали на колени и смотрели в сторону противника. Когда они зашли во
