Шрифт:
Закладка:
– Вы всегда были добры ко мне, ваше величество.
Если бы я не засмеялась в ответ на беззвучные извинения, стоящие в его глазах, то непременно разрыдалась бы.
У подножия широких ступеней храма находился старый каменный алтарь, Рах опустился в грязь на колени перед ним и, держа в руках отрезанные головы, начал заунывно петь. Прямо как разговаривал с Дзиньзо – это была мелодия, которая становилась то громче, то тише, с поэтическим ритмом, напоминающим какой-то потусторонний язык. В каждом слове слышалось горе и в то же время радость, наполняющая мое сердце надеждой.
– Что он говорит? – спросила я, глядя на Тора, который занимался лошадью.
– Это погребальная песнь. Он молится и выпускает каждую душу обратно в мир. Погребальная песнь необязательна, но, поскольку это не алтарь Нассуса, Рах сначала хочет привлечь внимание богов.
– Нассуса?
– Это бог смерти. Он всегда с нами. Нас клеймят во имя его, чтобы мы всегда знали, какую жертву приносим. Мы – Клинки и охотимся, чтобы ваши руки были чисты. Мы – Клинки и убиваем, чтобы ваши души были легки. Мы – Клинки и умираем, чтобы вы жили.
– А головы?
От моего вопроса пыл Тора сменился мрачным взглядом.
– Чтобы души можно было отнести в священное место и отпустить. Если этого не сделать, они навеки застрянут в этом мире, в клетке собственной плоти, и никогда не возродятся. Бесчестье оставить душу прозябать здесь, даже душу врага.
Генерал Китадо зашевелился на своем ложе из глины и цветов.
– Прозябать?
– Оставить ее здесь. Неспособной к перерождению. Вот почему он хотел отрезать голову дровосеку.
Тор говорил это и тогда, но я была слишком разъярена из-за жуткого зрелища и боли женщины, чтобы задуматься о его словах. Я сидела рядом с женой дровосека, пока она укладывала тело. Я зажгла благовония. Молилась вместе с ней и предложила возмещение, которое пока не могла заплатить, но она лишь сказала: «Благодарю вас, госпожа» и «Вы так добры, госпожа», а выглядела так, будто и сама внутренне мертва. Несмотря на ее горе, я торопилась. Оставаться было опасно, и все же вина приковала меня к этому месту, как бабочку пришпиливают иголкой к доске. Министр Мансин пожертвовал собой, чтобы я выжила и однажды могла дать бой, но, куда бы ни шла, я везде несла своему народу лишь смерть.
Все это время Рах ковылял по двору, ухаживал за лошадьми и отрезал головы. Он складывал их в мешок, и кровь сочилась сквозь мешковину. Слишком много работы ради трофеев, которые сгниют к концу дня.
– Но почему головы? – снова спросила я, скользнув взглядом по Раху, который стоял на коленях перед алтарем и напевал. – Почему не пальцы? Они весят гораздо меньше.
Тор осклабился.
– Какой смысл отрезать пальцы? Разве что забавы ради. Душа находится в голове, а не в руке, ноге или носу. Вот почему мы носим раскрашенное клеймо на затылке.
– Но у тебя нет клейма. И голову ты не бреешь. Почему?
На краткий миг он встретился со мной взглядом, а потом повернулся обратно к лошади, так и не ответив. Я посмотрела на Китадо, вымокшего не только от дождя, но и от пота, и он едва заметно покачал головой.
Больше я не стала задавать вопросов.
* * *
Пока генерал Китадо отдыхал, Рах разжег костер из собранного Тором хвороста. Я была против, но стены в храме были каменные, а нам нужна была горячая вода, и потому я сдалась, понадеявшись, что никто не заметит дым, просачивающийся из-под крыши храма.
Я внесла внутрь седельные сумки и поставила котелки, чтобы набрать дождевой воды, но левантийские лошади не позволили мне ими заняться, даже Дзиньзо, хотя я весь день скакала на нем. Мне страшно не хотелось оставлять эту работу Тору, но лошади не дали мне выбора. Юный левантиец пошел обратно в лес за дровами, но вскоре вернулся с пустыми руками и с привычной уже хмурой миной объявил:
– Сюда приближаются люди.
Я напряглась.
– Люди? Какие?
Он пожал плечами и нетерпеливо взмахнул рукой.
– Не знаю. Люди. Кисианцы.
– Кисианцы? С какой стороны?
– Они на дороге, направляются сюда.
Трудно сказать, что больше завладело моими мыслями – страх или радостное предвкушение. Люди принесут новости, но люди могли и доставить неприятности.
– Мне их убить? – спросил Тор настолько беззаботно и с явным желанием помочь, что я не сразу осознала значение его слов.
– Убить? Нет! Не убивай их, то есть… пока не надо. Что плохого они нам сделали, почему ты вдруг решил их убить?
Тор покраснел и снова угрюмо нахмурился.
– Вы же скрываетесь. Убить тех людей было бы безопаснее, – с легкой обидой объяснил он. – Или мне пойти с ними поздороваться? Уверен, это произведет впечатление.
Он показал на свое лицо, и был прав. Объяснить кому-либо, почему два левантийца путешествуют с двумя кисианцами, было бы подвигом.
– Далеко они отсюда?
– Могут быть здесь с минуты на минуту.
Я коснулась чехла с Хацукоем.
– Вооружены?
И снова он нетерпеливо пожал плечами.
– Точно не скажу, но ведь ножи нетрудно спрятать.
Я чуть не рявкнула, что и сама прекрасно это знаю, но вместо этого указала на лошадей.
– Они не позволили мне ими заняться. Сделай все необходимое и…
С дороги послышались голоса и топот копыт, и я едва сдерживалась, чтобы не вытащить лук из-за спины. Ведущая к святилищу Отобару дорога здесь и заканчивалась. Старый путь паломников еще носил следы былой славы – потрескавшиеся и потемневшие от непогоды статуи, выбитые на камнях изречения и заросшие цветочные клумбы, когда-то наверняка великолепные.
К нам приближались три молодых человека, их лошади были нагружены поклажей.
– Добрый вечер, – выкрикнула я. – Вы хотите передохнуть в святилище?
– Вечер добрый! – отозвался один из путников. – Именно. В округе не найти другого укрытия, неудивительно, что в такую погоду мы оказались здесь не в одиночестве.
– Разумеется. – Я подождала, пока они приблизятся, и добавила: – Надеюсь, для вас не составит неудобств разделить с нами кров.
Предводитель отряда, явно состоятельный молодой человек, судя по лошади и одежде, улыбнулся и уважительно поклонился.
– Конечно, госпожа. В такие трудные времена все мы должны держаться вместе.
Он оглядел поляну, и хотя генерала Китадо не было видно, он отдыхал внутри, но Рах и Тор занимались своими делами, опасливо поглядывая на вновь прибывших.
– Эти левантийцы нам не враги, – сказала я, предвосхищая вопрос. – Какую бы роль они ни играли в чилтейском вторжении.
– Их принудили в этом участвовать, – пробормотал один из путников – юноша с изящно постриженной бородкой, делящей подбородок пополам. – А еще они – наши освободители.
– Да, – согласился третий, удивив меня едва сдерживаемым пылом. – А если им доверяет сам доминус Виллиус, то и нам негоже в них сомневаться.
Эти слова как будто ставили финальную точку в разговоре. Все трое спешились и начали обустраиваться на ночь. Я уставилась на них, пытаясь осознать значение сказанного. Это была какая-то бессмыслица, но я сообразила, что они поклоняются Единственному истинному Богу – никаких семейных символов, одежда простая, хотя и сшита у хорошего портного, и каждый носил серебряное ожерелье на шее. У двоих оно было спрятано под одеждой, а у бородатого серебряная маска гордо висела напоказ поверх одежды.
Вера в Единственного истинного Бога никогда не была популярна при дворе. Кисианцы обычно скрывали веру в него – уж слишком просто было приравнять ее к предательству и поддержке врагов. Мир состоит из нюансов, но жизнь при дворе научила меня, что власть имущие должны убеждать народ в том, что это не так. Мы и они, хорошее и плохое, правильное и неправильное – самые мощные послания всегда проводят резкую границу.
– Ты сказал «доминус Виллиус»? – спросил Тор, когда Бородач заносил свою поклажу в ворота храма.
Юный кисианец поднял брови, несомненно удивившись, что Тор говорит на нашем языке.
– Да. Мы слышали о его возрождении и как раз идем в Когахейру, чтобы присоединиться к нему.
– Возрождении?
Кисианец опустил тяжелую сумку и выпрямился, слегка хрустнув суставами.
– Единственный истинный Бог благословил его новой жизнью, окончательно