Мастеровые одни перед другими старались выработать больше и лучше, чтоб заслужить больше задельной платы. Помещик, несмотря на то, что производил жалованье своим рабочим — крепостным своим людям, чего прежде никогда не было, — увеличил свои доходы втрое и более, а вместе с тем и состояние рабочих приметно улучшилось. Теперь он открыл настоящую пружину деятельности человеческой — собственную пользу каждого». Затем берется случай, по-видимому, более новый: помещик часть крестьян — в данном примере половину — заставляет отбывать барщину на устроенной им фабрике вместо работы в поле, причем фабричная и земледельческая барщина отбывается всеми крестьянами по очереди, так что каждый из них бывает попеременно то фабричным рабочим, то землепашцем. В результате разоряется как фабрикант-помещик, так и его крестьяне. Третий барин — якобы сосед второго — тоже утилизирует на фабрике труд своих крепостных, но только шесть месяцев в году и притом зимою, когда нет полевых работ, — а главное, работники получают плату, хотя лишь вполовину против вольнонаемных. «Надобно быть свидетелем, как охотно крестьяне идут на фабрику, как прилежно работают, и как успешно идет фабричное дело. Фабрика действует только шесть зимних месяцев, в прочее время действие останавливается, но помещик получает от нее более прибыли, нежели его нерасчетливый сосед, а вместе с тем и крестьяне живут в довольственном состоянии, — и все это единственно от задельной платы»!

Нам кажется крайне наивным этот панегирик буржуазному способу эксплуатации сравнительно с феодальным: но без такого опоэтизирования «вольного» труда нельзя себе представить крестьянской реформы. Если верить автору заметки «О состоянии рабочих в России», напечатанной в том же «Журнале мануфактур и торговли» за 1837 год, фабричная барщина к этому времени была признана невыгодной большинством помещиков: «Благодаря Богу, владельцы сами оставляют эту систему, обоюдно невыгодную, и постановляют плату более или менее высокую за труды всякого рода». Так ли это было на всех фабриках, пользовавшихся крепостным трудом, не принял ли автор своего горячего желания за действительность, — ручаться нельзя. Но по отношению, по крайней мере, к одному разряду крепостных рабочих мы имеем не одни статьи и заметки, а совершенно объективный факт: очень значительное число, вероятно, даже большинство, этих рабочих сделались свободными задолго до 19 февраля 1861 года — с разрешения правительства, но по почину самих фабрикантов. Такова была участь рабочих посессионных. Владение фабриками на «посессионном» праве было компромиссом между радикальным законом Петра I, разрешавшим купцам прямо покупать крепостных к фабрикам, без всяких дальнейших ограничений, и не менее радикальным указом Петра III, категорически признававшим право владеть крепостными только за дворянами. Посессионные фабрики с приписанными к ним мастеровыми могли принадлежать и дворянам, и купцам — безразлично: но владение крепостными рабочими было в этом случае обставлено целым рядом ограничительных условий. Рабочие были неотделимы от фабрики — их нельзя было продавать отдельно, как крестьян можно было продавать без земли; эксплуатировать их можно было только на фабрике, — никакую другую барщину они не обязаны были делать, и по оброку их отпустить было нельзя; наконец, владелец обязан был платить им денежную плату, размеры которой, впрочем, всецело определялись его, владельца, усмотрением. Все эти стеснения нужно, конечно, принимать во внимание, встречаясь с поразительным, на первый взгляд, фактом настойчивого желания фабрикантов отделаться от своих крепостных рабочих. Но условия владения посессионными фабриками были те же и в первые годы века, — и тогда поссессионное право ценилось, его добивались не только купцы, но, как это ни странно, иногда и дворяне. Переворот в положении русской промышленности к 30—40-м годам в том и выразился, что право обратилось в бремя, в тяжелую и скучную обязанность. Поссессионные фабриканты прямо заявляли, что присутствие «дешевых» крепостных рабочих страшно удорожает производство и мешает его расширению, препятствует им исполнять священный долг всякого капиталиста — увеличивать свою прибыль. В 1833 году казанский суконный фабрикант Осокин уверял присланного к нему на фабрику чиновника Министерства финансов, что «введение прядильных и трепальных машин чрезвычайно удешевило бы производство; тем не менее, хотя у него имеются 33 машины, готовые к употреблению, он может пускать из них в действие не более 7, так как, если бы употреблялось для работы большее число машин, то многие мастеровые остались бы совсем без дела, а плату они продолжали бы получать прежнюю». Купцы Ефимовы, владельцы шелковой фабрики, домогавшиеся своего освобождения от посессионных рабочих в 1846 году, мотивировали это «совершенной невыгодностью производить работы посредством посессионных фабричных, коих содержание сравнительно с вольнонаемным обходится слишком дорого и падает на цену изделий». Всего обстоятельнее разъясняли дело купцы Хлебниковы, владельцы парусино-полотняной фабрики (парусинные фабрики когда-то все возникли на крепостном труде). «Как духом времени изменилось фабричное производство, введен на оных (фабриках) механизм, заменяющий ручные работы, — писали они министру финансов в 1846 году, — то и производство на фабриках работ посессионными людьми не только неудобно, но и наносит постоянно важные убытки, да и самые при них посессионные люди сделались уже излишними и обременительными для владельца. А потому мы, предполагая парусино-полотняную нашу фабрику устроить более на коммерческих правах и выделывать изделия машинами и вольнонаемными людьми, положили приписанных к фабрике крестьян предоставить в казну»[46]. Слишком понятно при таких условиях, почему закон от 18 июня 1840 года о посессионных фабриках имел совершенно иную участь, нежели его близнец, закон от 8 апреля 1842 года об обязанных крестьянах: и тот, и другой только предоставляли владельцам отпускать своих крепостных, отнюдь не принуждая их к этому. Но тогда как последним воспользовались только отдельные лица, при явном сопротивлении того класса, к которому они принадлежали, по закону 1840 года было освобождено около 15 000 душ посессионных фабричных, т. е. большая их половина (их всех считалось в 1826 году несколько менее 30 тысяч).

Но уже раньше, в 1835 году, вольнонаемные рабочие составляли столь видный разряд фабричного населения, что юридическое положение их нашли нужным урегулировать особым законом (высочайше утвержденное 24 мая 1835 года мнение Государственного совета). «Положение об отношениях между хозяевами фабричных заведений и рабочими людьми, поступающими на оные по найму», изданное сначала для столиц и столичных губерний, но понемногу распространенное и на другие промышленные губернии (в 1840 году, например, его ввели в Тверской губернии), на долгие годы легло в основу русского фабричного законодательства. Кое-что из него сохранилось до наших дней, — например, требование, чтобы при расчете рабочие предупреждались за две недели, или чтобы правила внутреннего распорядка фабрики были вывешены на стенах фабричных помещений. При отсутствии фабричной инспекции как эти, так и другие старания положения оградить рабочего от хозяйского произвола