Шрифт:
Закладка:
Праздничный набор представлял собой косынку с изображением Кремля и царской четы, завязанную в узелок, в которую уложили 200 граммов колбасы, вяземский пряник с гербом, граммов 300 сладостей (карамель, орехи, изюм, чернослив) и главный сувенир — эмалированный коронационный стаканчик. У коллекционеров он получил название «Кубок скорбей» и оценивается сегодня в сумму от 15 до 40 тысяч рублей в зависимости от сохранности. Отдельно выдавали фунтовую сайку Филипповской булочной. Всего по случаю было заготовлено 400 тысяч праздничных наборов.
Согласно расписанию мероприятий, раздача гостинцев должна была начаться 18 (30) мая в 11 часов утра. На торжество в Москву съехалось множество гостей. Цены на ночлег и питание резко взлетели. Чтобы не платить за постой, приезжие расположились на большом поле за оврагом и в самом овраге. Сюда же подтянулись жители города и окрестных сёл и деревень, решившие занять места с вечера.
Ходынское поле было достаточно большим, но неровным и сильно изрытым ямами различного происхождения: отсюда брали глину и песок, здесь устраивались военные учения, наконец, остались многочисленные котлованы от демонтированных выставочных павильонов. Немало глубоких ям было и в овраге.
Безлунной ночью в овраге и по всему полю жгли костры, пили и веселились. Обстановка была самая жизнеутверждающая. Вот как описывает её Фёдор Сологуб (рассказ «В толпе»):
«Они принесли с собой скверную водку и тяжёлое пиво, и пили всю ночь, и горланили хрипло пьяными голосами. Ели вонючие снеди. Пели непристойные песни. Плясали бесстыдно. Хохотали. Гармоника гнусно визжала. Пахло везде скверно, и всё было противно, темно и страшно. Кое-где обнимались мужчины с женщинами. Под одним кустом торчали две пары ног, и слышался из-под куста прерывистый, противный визг удовлетворяемой страсти. Какие-то противные грязные мальчишки откалывали „казачка“. Пьяная безносая баба неистово плясала, бесстыдно махала юбкой, грязной и рваной. Потом запела… Слова её песни были так же бесстыдны, как и её страшное лицо, как и её ужасная пляска».
Как следует отдохнув и расслабившись, народ ещё затемно потянулся к рядам. Но не со стороны шоссе, как это задумали организаторы, а прямо через поле и овраг.
Очень быстро всё неширокое пространство перед ещё закрытыми ларьками и весь овраг были плотно забиты людьми. А народ всё прибывал. По подсчётам властей, к рассвету на Ходынском поле собралось около полумиллиона человек. Только что подошедшие злились, что опоздали, лезли вперёд и со злостью подпирали и давили тех, кто стоял впереди. Ожесточённости добавил слух, что буфетчики-шельмы кружки раздают между своими и на всех не хватит. Выбраться из толпы, вернуться назад или уйти куда-то в сторону было уже невозможно.
Под напором толпы те, кто стояли на краю оврага, стали срываться вниз, на головы не имевших возможности выбраться из него. Лев Толстой описывает это так: «Емельяна кто-то больно толкнул под бок. Он стал ещё мрачнее и сердитее. Но не успел он опомниться от этой боли, как кто-то наступил ему на ногу. Пальто, его новое пальто, зацепилось за что-то и разорвалось. В сердце ему вступила злоба, и он из всех сил стал напирать на передовых, толкая их перед собой. Но тут вдруг случилось что-то такое, чего он не мог понять. То он ничего не видал перед собой, кроме спин людских, а тут вдруг всё, что было впереди, открылось ему. Он увидал палатки, те палатки, из которых должны были раздавать гостинцы. Он обрадовался, но радость его была только одну минуту, потому что тотчас же он понял, что открылось ему то, что было впереди, только потому, что они все подошли к оврагу, и все передние, кто на ногах, кто котом, свалились в него, и сам он валится туда же, на людей, а на него валятся другие, задние. Тут в первый раз на него нашёл страх. Он упал. Женщина в ковровом платке навалилась на него. Он стряхнул её с себя, хотел вернуться, но сзади давили, и не было сил. Он подался вперёд, но ноги его ступали по мягкому — по людям. Его хватали за ноги и кричали. Он ничего не видел, не слышал и продирался вперёд, ступая по людям.
— Братцы, часы возьмите, золотые! Братцы, выручьте! — кричал человек подле него».
Больше всего народа погибло задавленными в овраге и глубоких ямах на поле. Обойти их при такой дикой плотности не было никакой возможности. Ямы наполнялись упавшими, и толпа шла прямо по ним. В одном месте старый колодец был прикрыт сверху досками. Под тяжестью толпы доски проломились, и люди стали падать вниз. Всего из этого колодца потом извлекли 26 мертвецов и одного мертвецки пьяного, но живого портного. А толпа продолжала напирать и давить.
На краю оврага, который стал границей, отделявшей жизнь от смерти, оказался известный русский писатель, журналист газеты «Русские ведомости» Владимир Гиляровский. Вот что он написал в своём репортаже: «К песку и глине вертикального обрыва выше роста человека прижали тех, кто первый устремился к будкам. Прижали, как к стене, а толпа сзади всё плотнее и плотнее набивала ров, который образовал сплочённую массу воющих людей. Кое-где выталкивали наверх детей, и они ползали по головам и плечам народа. <…> Снизу лезли на насыпь, стаскивали стоящих на ней, те падали на головы спаянных ниже, кусались, грызлись. Сверху снова падали, снова лезли, чтобы упасть; третий, четвёртый слой на головы стоящих».
Обратимся к свидетельству ещё одного очевидца:
«Над людской массою густым туманом нависал пар, мешавший на близком расстоянии различать отдельные лица. Атмосфера была настолько насыщена испарениями, что люди задыхались от недостатка воздуха и зловония. Рук было не поднять. А кто поднял руки раньше, тот уже не мог опустить их. Время от времени в облаках горячего тлетворного пара раздавался отчётливый треск — это у соседа ломалась грудная клетка.
Умирали не только в ямах, овраге и упав под ноги. От сильного сдавления и недостатка кислорода умирали стоя, не имея возможности упасть. С раздутыми посиневшими лицами мертвецы продолжали, не падая,
