Шрифт:
Закладка:
Сказано – сделано. Он схватил блокнот и, в точности имитируя доклад начальству, крупными, аккуратными буквами начертал:
«Когда я женился на мисс Саттеруэйт, совершенно ее не зная, она полагала, что носит под сердцем ребенка от некоего парня по имени Дрейк. На мой взгляд, ошибалась, потому как это вопрос спорный. Я страстно привязан к этому ребенку, моему наследнику и наследнику рода, занимающего в обществе видное положение. Впоследствии леди несколько раз мне изменила, но сказать сколько именно, у меня возможности нет. А потом бросила меня и уехала с парнем по имени Пероун, с которым регулярно встречалась в доме моего крестного отца, генерала, лорда Эдварда Кэмпиона, взявшего его к себе в штаб. Все это было задолго до войны. Генерал, естественно, даже не подозревал об их близких отношениях. Пероун и сейчас служит в штабе генерала Кэмпиона, который обладает свойством привязываться к своим подчиненным, но, поскольку способным офицером его назвать нельзя, больше используется для выполнения чисто показных задач. Если бы не это обстоятельство, то он, с его-то выслугой, уже дослужился бы до генерала, хотя в действительности не поднялся выше майора. Отступление о Пероуне я позволил себе в силу того, что его присутствие в этом гарнизоне лично мне по вполне понятным причинам действует на нервы.
Погуляв несколько месяцев с Пероуном, жена написала мне письмо, сообщив о желании вернуться обратно в мой дом. Я это ей разрешил. Исповедуемые мной принципы запрещают мне разводиться с любой женщиной, кем бы она ни была, и уж тем более с матерью ребенка. Поскольку никаких шагов с тем, чтобы предать гласности эскападу миссис Титженс, я предпринимать не стал, о ее отсутствии, насколько мне известно, не прознала ни одна живая душа. Сама миссис Титженс, как римско-католичка, тоже не допустит развода со мной.
Пока миссис Титженс развлекалась с этим Пероуном, я познакомился с одной молодой женщиной, мисс Уонноп, дочерью старейшего друга моего отца, который также давно дружил с генералом Кэмпионом. Из-за занимаемого нами в обществе положения круг нашего общения, разумеется, довольно тесен. Я тут же понял, что проникся к мисс Уонноп симпатией, впрочем, лишенной всякой горячности, и наглядно убедился, что она ответила мне взаимностью. Поскольку ни я, ни мисс Уонноп не относились к числу тех, кто обсуждает свои чувства, никакими признаниями мы обмениваться не стали… Что поделать, это один из недостатков принадлежности к определенному кругу английского общества.
Такое положение вещей сохранялось несколько лет. Может, шесть, может, семь. После романа с Пероуном миссис Титженс, насколько я понимаю, вела целомудренный образ жизни. Миссис Уонноп одно время я достаточно часто встречал на приемах, устраиваемых ее матерью, но говорил с ней недолго. Мы ни разу не слышали друг от друга выражений привязанности. Ни я, ни она. Никогда.
Как-то раз, накануне моей второй поездки во Францию, жена устроила мне жуткую сцену, во время которой мы впервые за все время подняли вопрос об отцовстве моего ребенка, как и несколько других. Днем я встретился у Военного министерства с миссис Уонноп, которая пришла туда на свидание, назначенное не мной, а без моего ведома моей женой, которая, вероятно, знала о моих чувствах к мисс Уонноп больше меня самого.
Мы пошли в парк Сейнт-Джеймс, и я предложил мисс Уонноп в тот же вечер стать моей любовницей. Она согласилась и назначила мне встречу, полагая, что это станет свидетельством ее любви ко мне, словами которой мы с ней ни разу не обмолвились. Любая молодая леди, по всей видимости, ляжет в постель только с тем женатым мужчиной, к которому неравнодушна. Но вот доказательств этого у меня не было. Все это, разумеется, произошло за несколько часов до моего отъезда во Францию. У молодых дам бывают подобные эмоциональные моменты, когда они, несомненно, легче дают свое согласие.
Но у нас так ничего и не вышло. В половине второго ночи мы сидели, прижавшись друг к дружке, в предместье у ворот какого-то сада. Между нами ничего не было. С обоюдного согласия мы отнесли себя к категории тех, кто на такое не способен. Не знаю как, но отнесли. Даже не договорив до конца. Но сцена вышла страстной. В итоге я вскинул к фуражке руку и сказал: „Ну, пока!“ Впрочем, эти слова могла произнести и она… Сейчас уже не вспомнить. Я не забыл мысли, проносившиеся у меня в голове, и мысли, как мне казалось, не дававшие покоя ей. Хотя в действительности она вполне могла ни о чем таком не думать. Этого я знать не мог. Ничего хорошего в них не было… Единственное, как мне казалось, она считала, что наше расставание только к добру. Хотя на самом деле могла полагать совсем иначе. Наверное, я мог бы писать ей письма. И жить…»
– Боже мой, что же я так вспотел! – воскликнул Титженс.
На его висках и правда обильно выступил пот. Он инстинктивно научился облекать свои мысли в эпитеты и двигаться за ними вслед, но на этот раз намертво застрял. Однако, преисполненный решимости выразить все, что накипело в душе, стал писать дальше:
«Вернувшись домой в два часа ночи, я прошел в темную гостиную. Свет мне был не нужен. Я сел и надолго погрузился в размышления. Затем из противоположного угла комнаты донесся голос Сильвии. Ситуация сложилась поистине ужасная. Со мной никто и никогда не говорил с такой ненавистью. Скорее всего, она просто сошла с ума. Наверное, надеялась, что после физического контакта с мисс Уонноп я исчерпаю всю свою любовь к ней… И в итоге воспылаю плотской страстью к ней самой… Но даже без моих слов жена поняла, что между нами ничего не было. Она грозила уничтожить меня, разрушить мою армейскую карьеру и вывалять в грязи мое имя… Я не сказал ей ни слова. У меня здорово получается молчать. Сильвия ударила меня по лицу и ушла. А потом вышвырнула в приоткрытую дверь золотой медальон святого Михаила, католического покровителя
