В тусклой мгле дежурки стоял стойкий солдатский дух. Никаких приказов Титженс там не обнаружил, зато увидел белокурого, высокого, пышущего здоровьем младшего капрала, рожденного в Канаде в семье с богатой колониальной родословной, историю которого ему трогательно изложил сержант-майор Коули:

– Этот парень, сэр, из семьи служащих канадских железнодорожных войск. Его мать, оказывается, сейчас в городе, приехала из Этарпеля. Представляете, проделала путь из самого Торонто, поднявшись с постели, к которой ее приковала болезнь.

– Ну и что? – спросил Титженс. – Говорите, не тяните.

Как выяснилось, солдат хотел навестить мать, которая ждала его в весьма приличном кафе в конце трамвайной линии, сразу за их лагерем, где начинались городские дома.

– Это невозможно, – сказал Титженс. – Никак. И вам это прекрасно известно.

Канадец стоял прямо, на его лице не отражалось ни единой эмоции, во взгляде его голубых глаз проглядывала такая честность, что капитан проклял самого себя.

– Вы ведь и сами понимаете, что этого делать нельзя, правда?

– Да, сэр, меня нельзя обвинить в незнании требований устава в подобных ситуациях, – ответил младший капрал. – Но моя мать заслуживает особого отношения… Она и так уже потеряла двоих сыновей.

– Не она одна… – молвил на это Титженс. – Вы понимаете, что если я выпишу увольнительную, а вы потом не вернетесь, то меня попросту разжалуют? Потому как именно я несу ответственность за то, чтобы отправлять вас, ребята, на фронт.

Младший капрал пялился себе под ноги. Титженс сказал себе, что его самого таким сделала Валентайн. Этого парня надо было сразу отправить восвояси. Его переполняло ощущение ее присутствия. Полный идиотизм, но уж как есть.

– Вы же попрощались с матушкой перед отправлением из Торонто? – спросил он парня.

– Нет, сэр.

Оказывается, канадец не видел мать семь лет. Когда началась война, он был в Чилкуте и десять месяцев ничего об этом не знал. А потом сразу отправился в Британскую Колумбию, пошел служить в армию, и его без промедления направили в Олдершот на строительство железной дороги, где канадцы как раз возводили лагерь. И о гибели братьев узнал только там, в то время как его мать, прикованная страшным известием к постели, не смогла приехать в Торонто, когда он оказался в городе вместе со своим подразделением. Для этого ей надо было преодолеть шестьдесят миль. Теперь же она каким-то чудом встала с постели и проделала весь долгий путь сюда. Вдова, шестьдесят два года. Совсем немощная и больная.

До Титженса дошло, как доходило по десять раз в день, что воскрешать Валентайн Уонноп перед мысленным взором было сущим идиотизмом. Он малейшего понятия не имел ни о том, где она сейчас находилась, ни в каком оказалась положении, ни даже в каком жила доме. Не думал, что они с матерью остались в этой собачьей конуре в Бедфорд Парке. У них была возможность устроиться со всем комфортом. Его отец оставил им денег. «Какая нелепость, – сказал он себе, – без конца рисовать в воображении другого человека, даже не зная, где тот находится в данный момент».

– Может, вам повидаться с матушкой у караулки, у лагерных ворот?

– Разве это будет прощание, сэр? – ответил тот. – Ей не позволят пройти на территорию лагеря, меня тоже не выпустят. В итоге нам, скорее всего, придется говорить под носом у часового.

«Какая чудовищная бессмыслица – встречаться, чтобы поговорить каких-то пару минут! – сказал себе Титженс. – Встречаешься, говоришь…»

А на следующий день, в тот же час, опять… Ерунда… Точно то же самое, что совсем ни с кем не встречаться и не говорить… Но сама фантастичная мысль о том, чтобы на минутку встретиться и поговорить с Валентайн Уонноп… Ей не позволят пройти на территорию лагеря, и его тоже не выпустят. И им, скорее всего, придется говорить под носом у часового…

От этих мыслей Титженс вдруг ощутил запах первоцвета. Первоцвета, которым благоухала мисс Уонноп. А потом обратился к сержант-майору и сказал:

– Что он за парень?

Коули, застывший в ожидании, разинув рот, набрал побольше воздуха, что придало ему сходство с рыбой.

– Полагаю, ваша матушка совсем больна, чтобы долго оставаться на холоде? – спросил капитан у канадца.

– Самый что ни на есть достойный молодой человек, – наконец, выдавил из себя сержант-майор, – один из лучших. Ни в чем предосудительном замечен не был. Великолепный послужной список. Отличное образование. В мирной жизни работал инженером на железной дороге. И конечно же, доброволец, сэр.

– Странно, – сказал Титженс канадцу, – но процент дезертиров среди добровольцев так же высок, как среди уроженцев Деборшира или призванных в принудительном порядке… Вы понимаете, что с вами будет, если вы вместе с остальным пополнением не отправитесь на фронт?

– Да, сэр! – рассудительно ответил тот. – Отлично понимаю.

– Вы понимаете, что вас расстреляют? Это так же верно, как то, что вы сейчас стоите здесь передо мной. И шанса бежать у вас не будет.

Интересно, а что Валентайн Уонноп, пылкая пацифистка, сказала бы, будь у нее возможность сейчас его услышать? Но говорить так ему повелевал долг, причем не просто воинский, но человеческий. В точности как доктору, который обязан предупреждать, что если выпить зараженную тифом воду, то обязательно подхватишь болезнь. Но в людях нет ни капли рассудительности, и Валентайн тоже не исключение. В ее понимании бесчеловечно кому-то говорить, что его может поставить к стенке расстрельная команда. Из груди Титженса вырвался стон – ему показалось бессмысленным размышлять о том, что о нем подумает Валентайн Уонноп. Бессмысленным и глупым…

К счастью, молодой человек перед ним совершенно трезво уверял, что осведомлен о наказании, которое ждет его, если он не уйдет на фронт вместе с пополнением.

Сержант-майор, уловив в голосе Титженса знакомые ему нотки, нервно сказал канадцу:

– Успокойтесь! Разве вы не слышите, что сейчас говорит офицер? Никогда не перебивайте старших по званию.

– Вас расстреляют… – продолжал Титженс. – На рассвете… В прямом смысле этого слова.

Почему расстреливают всегда на рассвете? Дабы напомнить, что до следующего восхода солнца можно и не дожить. Но ведь этих ребят привязывали к стулу и выволакивали в таком виде, что они не узнали бы солнце, даже если бы могли его увидеть… В действительности в случае с расстрельной командой это было хуже всего…

– Не подумайте, что я хочу вас оскорбить. Вы, похоже, человек самый что ни на есть достойный. Но даже самые достойные ударяются в бега, – сказал Титженс и повернулся к сержант-майору. – Выпишите ему пропуск с правом отправиться в искомое кафе и вернуться через два часа… За это время пополнение ведь не выступит в