Арьяна не стала отказываться: мелкие золотистые сушки, которые обожали в Хармиране, пришлись ей по вкусу. Свежие и ароматные, соленые, они просто рассыпались во рту. Съев пару сушек и сделав несколько глотков кофе, Арьяна спросила:

— А что в них сегодня? Перец?

Буфетчик довольно улыбнулся.

— Красный заргиванский! Вкуснятина! Новая штука, все лопают так, что за ушами трещит.

Перец придал сушкам копченый вкус. Арьяна взяла еще одну — аппетит у нее сейчас был по-настоящему волчий. Может, у гранд-адмирала Оллера и правда были родственники в Хармиране?

— Устала?

Ирвин бесшумно подошел откуда-то сзади и опустился на соседний стул. Арьяна вдруг поняла, что очень рада его видеть. Он был не просто человеком, который присвоил ее потому, что мог. Ирвин стал ее соратником, и это было важно по-настоящему.

— Немного, — ответила Арьяна. Буфетчик поставил перед Ирвином чашку кофе — тот сделал глоток и покачал головой. — Джанет сказала, что ты привез лекарства.

— Привез, — кивнул Ирвин. — И наладил увеличенную ежедневную поставку. Лотар мне, конечно, помог, один бы я не справился. Тебе надо отдохнуть, Арьяна, ты бледная.

Арьяна улыбнулась — Ирвин улыбнулся в ответ и мягко сжал ее руку. Солнечный свет падал из окна на стойку и сидящих людей, превращая это место в картину, и Арьяне вдруг почудилось, что жизнь покатился дальше, а они с Ирвином так и останутся здесь, запечатленные на зачарованном полотне.

Стойка вдруг качнулась. Дрогнула, потекла куда-то в сторону, убегая вместе с кофейными чашками и вазой с сушками. Лицо буфетчика размазалось акварелью, на которую плеснули водой, Ирвин растекся, превращаясь в подводного духа.

Боль ударила в виски, сбрасывая со стула на пол. Мраморные плиты вдруг сделались очень близко, тело пронзило ударом, но Арьяна его не почувствовала — просто поняла, что он был.

Ей сделалось жарко. Очень жарко. Жар поднимался откуда-то из груди, пульсировал, раскатываясь по животу и ногам. Арьяна жадно хватала воздух, пытаясь заговорить, позвать на помощь — “паралич гортани”, негромко произнес внутренний голос и умолк.

Стало тихо. Очень тихо. Боль отступила, и Арьяна вдруг поняла, что как-то странно смотрит на буфет: не снизу, с пола, а откуда-то сверху. Вот Ирвин пытается привести ее в чувство, вот буфетчик беззвучно орет во всю глотку, зовя на помощь. Вот чашка кофе скользит со стола, падает и разбивается.

Вот накатывает ночь, темная и густая.

Безжалостная.

Бесконечная.

* * *

— Это похоже на паралич гортани от сильной аллергической реакции. Что она ела, сушки с заргиванским перцем? Вот и результат.

— А по мне это больше похоже на попытку отравления.

— Так, давайте вы не будете видеть то, чего нет, и…

Голоса доносились до Ирвина издалека, словно между ним и миром проложили толстый слой ваты. Все плыло — из мешанины красок выступал высокий больничный потолок, кусок окна и зелень сада за окном, чьи-то лица. В голове пульсировала боль, грудь наполняло огнем — звериная суть, надежно скованная обретением пары, взрыкивала где-то в глубине, уже не пытаясь освободиться, лишь напоминая: я здесь. Я все еще здесь.

В руку ткнулось что-то острое, от запястья до локтя разлился холод, и головокружение медленно отступило. Ирвин в самом деле лежал в больничной палате — повернув голову, он увидел Арьяну на соседней койке, и холод охватил его целиком: на мгновение ему показалось, что принцесса умерла.

Нет, невозможно. Она не могла умереть — тогда Ирвин умер бы тоже. Князь Горан шутил над феноменом истинной пары, но потом ушел в один день с женой, просто сел в кресло и закрыл глаза; Ирвин сам не знал, почему вдруг вспомнил умиротворенное отцовское лицо, который будто бы узнал самое важное, то, без чего нельзя ни жить, ни умирать.

Старинные поверья говорили: если один в истинной паре умрет, то второй отправится следом за ним. Это величайшее счастье, отпущенное Творцом — не разлучиться ни в жизни, ни в смерти. Когда Арьяна соскользнула со стула в том буфете и упала на пол, то Ирвин как-то очень просто понял: вот и все. Зверь в глубине его души содрогнулся на внезапно ослабевших лапах и медленно завалился в непроглядную тьму.

— Ну слава Богу, очнулся! — Ирвин увидел канцлера: Лотар осторожно присел на край его койки и спросил: — Как ты?

Врач, немолодой, лысеющий, подошел к Арьяне: сосчитал пульс, потом вынул шприц из металлической коробки и сделал укол. Тонкая девичья рука казалась кукольной: сколько ни коли, не оживет.

— Ее пытались убить? — спросил Ирвин. Врач убрал шприц обратно в коробку и презрительно фыркнул.

— Да никто не хотел ее убивать, ваэрин! Аллергия на заргиванский перец, дело самое обычное. Хорошо, что все случилось в больнице, вас обоих сразу же подняли в палату. Через пару часов поедете домой.

Кажется, Ирвин уже встречал этого врача — возможно, отец вызывал его во дворец, когда младшему сыну становилось особенно плохо. Лотар улыбнулся краем тонкогубого рта: Ирвин уже успел убедиться в том, что такая улыбка никому не сулит ничего хорошего.

— Я успел ознакомиться с медицинской картой ее высочества, — произнес он. — У нее никогда не было аллергии. Ни на что. Ты ел эти проклятые сушки?

— Нет, — ответил Ирвин, не сводя глаз с жены. — Только пил кофе. Вечером у нее была стычка с Сандарин. Упоминалось служебное несоответствие.

Лотар усмехнулся. Врач посмотрел на Ирвина с нескрываемой неприязнью, словно тот пытался опорочить достойного человека.

— Как я и говорил, — кивнул Лотар, и у Ирвина появилось ощущение, что канцлер использовал их втемную, чтобы разобраться с Сандарин. Он не знал, что именно они не поделили, но все выглядело слишком нарочитым. Шитым белыми нитками.

Арьяна поспорила с Сандарин и наутро едва не умерла. Кто виноват? Вопрос излишний.

— Оставьте нас, — приказал Ирвин, и врач послушно вышел из палаты. Когда за ним закрылась дверь, Ирвин сел на кровати и, неотрывно глядя Лотару в глаза, очень медленно, так, чтобы каждое его слово было услышано и понято, произнес:

— Если это какая-то твоя игра, то обещаю: я найду способ, как обратиться. А когда я обращусь, то приду к тебе. И ты увидишь, что у тебя внутри.

Некоторое время Лотар молчал, обдумывая сказанное, а потом вдруг рассмеялся на всю больницу — звонко, весело, так, как смеются над хорошей шуткой. Ирвин молча ждал, когда канцлер успокоится — наконец, он отер выступившие слезы, похлопал Ирвина по плечу и ответил:

— Ну, насмешил ты старика. Если бы я хотел как-то убрать Сандарин, то поверь, нашел бы способ. На