Прежде чем выйти на дорогу, Варавва выламывает в кустах подходящую под руку палку. Потом поправляет одежды, а когда ступает в колею, подхватывает пригоршню дорожной пыли и слегка посыпает ею голову и плечи. Чем не паломник, с восхода отмеряющий своим посохом дорожные вёрсты! И стопы в пыли, и лицо. Паломник – да и только.

Шагая по обочине, Варавва не спешит. Он бредёт медленно, демонстрируя усталость, а на деле поджидает повозки. И даже когда колёсный скрип раздаётся почти над ухом, не оглядывается.

Две арбы запряжены мулами. На обеих по человеку. Это то, что надо. Наитие и на этот раз не подводит Варавву. Но каково же его удивление, когда в переднем вознице он узнает того самого купца. Борода крашеная, завитая по-согдийски – в Иерусалиме завивают иначе. И плащ тот же, светло-серый, только сейчас он не на плечах, а на перильцах арбы. И покрывало на голове то же самое, голубое; и жгут, что придерживает накидку на темени.

Другой на месте Вараввы при таком совпадении наверняка смешался бы, оторопел; да что оторопел – растерялся бы: к чему эта череда встреч? Может, это знак какой? Того хуже – рок? Но только не Варавва. Минуту назад готовый обратиться с учтивой и смиренной просьбой, он на ходу преображается и предстает уже в ином образе.

– Ы-ы, – напрягает Варавва шею, выдавливая нечленораздельные звуки. – Ы-ы…

Купец осаживает мулов. Перед ним странник, к тому же убогий, у него нет, видать, языка. Бог Яхве не одобрит, если такому не оказать милости. А то, что по пути или не по пути, так дорога одна. И он благосклонно тычет хворостиной позади себя:

– Присаживайся, брат. Располагайся. Умаялся, поди.

– Ы-ы, – усердно кивает Варавва, прикладывая руки к груди, и не заставляя себя ждать, забирается на повозку.

Что за тень пересекает дорогу, когда повозка останавливается? Что-то грозное и стремительное, хотя воздух недвижим. То не тень – это клубок перекати-поля, в котором бьётся терновый венец. Но купец, занятый объяснением со странником, не замечает этого. Как, впрочем, и Варавва.

Дорога монотонно тянется по долине. Слева и справа в знойном мареве синеют горы. Ближе редкими грядами тянутся зазеленевшие холмы. А вблизи по сторонам набирает силу разнотравье.

– Эк всё цветет, – поводит бородой купец. – Солнце-то ещё не опалило… Благодать!

– Ы-ы, – тянет своё Варавва. Он доволен придуманной ролью. Мычи да мычи – и выдумывать ничего не надо.

– Цветов-то нынче! – поглядывая по сторонам, радуется купец. – Цветов-то! Это фиалки. Видишь? Вот те светленькие – ветреницы, а вот те алые – пионы.

В ответном мычании купцу слышится вопрос.

– Откуда ведаю? – как бы переспрашивает он. – Так я же красильщик. Мне положено это знать. Красильщик тканей. – Он слегка оборачивается. – Хаим из Лода. – Голова возвращается на место, но секундой позже едва не запрокидывается. – А тебя?

Мычание попутчика ни о чём не говорит, но наводит на простейшее:

– Моше?

– М-м, – мотает головой Варавва.

– Мисаил?

– М-м.

– Мафусаил?

– М-м.

Купец увлекается. Ему интересно – это же как загадку разгадывать. Но Варавве игра надоедает, и когда купец называет очередное имя – Иосиф, – он кивает.

Пообедать купец останавливается на краю маленькой деревушки. Мулов не распрягают, но ставят в тень подле смоковницы. Слуга купца – молодой парень – надевает на них торбы. Потом по знаку хозяина спешит к крайнему дому, а возвратившись, приносит свежий козий сыр.

Короткая молитва. Все трое садятся вокруг бранной скатерти. На ней лепёшки, кувшин с вином, кошерное мясо, окроплённое уксусом. Слуга – его зовут Шауль – ломает лепёшки, сдабривая их оливковым маслом, а сверху кладёт козий сыр.

Варавва ест с жадностью, не заботясь, как набожный паломник выглядит со стороны. Когда он голоден, ему не до церемоний.

Лёгкий низовой ветерок наносит резкий вонючий запах. Купец оборачивается. Во дворе ближнего дома стоит плетёный навес, под ним жёрнов, который вращает верблюд, а верблюда погоняет маленькая девочка.

– Кунжутное масло давят, – морщится купец. – Не на месте мы устроились. – Однако попыток переместиться куда-то не делает. Здесь мух поменьше, не так печёт. Да и лень искать другое место. Что до Вараввы, так ему всё равно – на его аппетит эта вонь не влияет.

После трапезы нелишне бы полежать, растянувшись под смоковницей или под арбой. Но запах-таки донимает, и купец решает тронуться немедля.

– Передохнём дальше…

Опять тянется дорога. Опять монотонно стучат копыта. Опять скрипят арбы, оставляя позади долгую пыль.

Купец дремлет, сидя на передке. Попутчика тоже клонит в сон. Он немного сопротивляется, кося назад, но мысль о погоне настолько слабая, что уже отдаётся дрёме без остатка.

К вечеру обе арбы достигают Газера. В город купец заезжать не собирается. Он объезжает его стороной, а на ночлег останавливается возле двух дубов. Место укромное, есть где попастись мулам, а главное – под рукой вода: в купах олеандров бойко журчит ручеёк.

Слуга разводит костерок, затевает какую-то похлебку. В вечернем сумраке бродят на длинном поводу две пары мулов. Сухо трещат цикады. Хозяин, обратясь к огню, возлежит на походном коврике. Варавва сидит неподалеку, подложив под себя полу хламиды.

Купец уже который раз сокрушается о пропаже ножа. Потерять он его не мог, скорее всего – украли. В этом Иерусалиме ухо надо держать востро, иначе вмиг обчистят. И святой праздник их не остановит. Варавва кивает, он согласен с купцом, только с небольшой поправкой. В его руках нож тоже не задержался. А зря. Мог бы послужить. Хотя бы нынешней ночью. Ну, да чего горевать. Рук-то он не потерял, а тем более – головы. И так управится. Купец не ахти какой двужильный, а слуга и вовсе ещё юнец.

Купец косится на паломника. Говорить с ним трудно – только мычит, а распинаться перед незнакомцем нет охоты, тем более в присутствии слуги. Внимание купца привлекает какая-то ткань – она белеет в складках чёрной хламиды.

– Что это? – показывает он пальцем.

Варавва перехватывает взгляд и вытаскивает белый хитон.

– О! – восклицает купец. Кто-кто, а он-то знает толк в тканях. Это дорогое цельнотканое полотно, притом отличной выделки. Откуда оно? Варавва понимает купца. Тыча пальцем, он показывает сначала на хитон, потом назад, в сторону Иерусалима. Потом кладёт руку на сердце и делает поклон.

– Подарок? – догадывается купец.

– М-м, – кивает Варавва.

– Но чей? – купец весь в нетерпении. Варавва возносит глаза к небу.

– Кто-то из раввинов? Из храмовников?

Варавва качает головой, дескать, бери выше.

– Из первосвященников?

Варавва кивает.

– Неужто Синедрион? – недоверчиво тянет купец.

– М-м, – мычит одобрительно