изменениях. Человек, несмотря на всю его сложность, — существо простое и поддающееся дрессировке. Старые добрые «кнут и пряник» — создание негативного и позитивного подкрепления — помогали формировать новое поведение. Поэтому я хвалил бойцов, когда видел, что у них что-то получается хорошо. Однако для выработки автоматических реакций в поведении в среднем необходимо от двух до восьми месяцев работы. К сожалению, у нас их не было. Тем не менее они показывали отличные результаты.

— Сегодня нам предстоит отработать важную задачу — захватить украинский блиндаж, в котором засел противник. Что мы должны сделать в первую очередь? — спросил я, держа в руках «Мавик-3».

— Провести разведку, — почти хором ответили бойцы.

— Правильно, — ответил я, отдавая БПЛА ответственному за него бойцу с позывным «Пегас».

Он поднял БПЛА и стал докладывать по рации обстановку на позиции противника. Было важно синхронизировать все наши действия и до автоматизма отработать связь нашей артиллерией, расчетами гранатомета «АГС-17» и командой крупнокалиберных пулемета «Корд».

— «Констебль» — «Пегасу». Наблюдаю на севере блиндаж противника. Вижу семь солдат, которые рассредоточены по траншее. Посередине траншеи установлен пулемет.

— Тяжелая техника есть?

— Не наблюдаю.

— Принято.

Я выключил рацию и отдал приказ:

— Штурмовой группе выдвинуться в район блиндажа и захватить его.

Я стал наблюдать, как группа развернулась в боевой порядок — «подкову». Расстояние между бойцами было примерно семь-десять метров, чтобы при минометном обстреле минимизировать потери. Первым выдвинулся дозор из трех бойцов. Я дал команду арте работать по врагу, чтобы дать возможность штурмовикам максимально сблизиться с врагом на бросок гранаты. Они сблизились и передали, что закрепились и работают на подавление. Их задача: не дать поднять противнику голову. За ними к блиндажу подтянулась остальная группа. По мере продвижения группы я постоянно стрелял поверх голов, чтобы создать условия похожие на боевые. Тыловой дозор, состоящий из трех бойцов, прикрывал тыл и фланги. Перед ними стояла задача: не пропустить заходы врагов с флангов и в наш тыл.

Штурм отрабатывался в тройках, шестерках, девятках, а затем в полном составе. Постепенно задача усложнялась, и я вводил новые вводные.

— Левая тройка попала под минометный обстрел! Два «триста», один «двести»! Перетягиваемся! Оказываем друг другу помощь!

Пускаю поверх бойцов короткую очередь. Они суетливо ищут жгут, пытаясь оказать друг другу первую помощь. Один из бойцов пытается действовать самостоятельно, на свой страх и риск. Короткими перебежками он бросается вперед и отбивается от группы.

— Стоять! «Зеф»! Ты куда рванул?

Он замирает, падает и, спрятавшись за бугорок, начинает стрелять в сторону блиндажа. Я возвращаю его обратно.

— Ты зачем опять на себя тянешь одеяло? Мы же с тобой договаривались, что ты работаешь синхронно со всеми, — стал я в очередной раз вбивать «Зефу» представления о дисциплине. — Ты с чего взял, что ты тут самый главный и сам себе командир?

— Да в натуре пока они ползать будут, нас всех положат.

Я, «Констебль», с этими… Погибать не хочу.

«Зеф» был единственным персонажем, который меня выводил из себя своим тотальным своеволием. Навыки работы в группе у него отсутствовали напрочь. Он привык надеяться только на самого себя и демонстрировал свою особую позицию повсеместно.

— «Зеф», когда ты уже выключишь свою уркаганскую манеру? Тут тебе не БУР и не зона. А я не мент, чтобы тебя перевоспитывать. В армии — а особенно в бою — важны слаженность и дисциплина! Без нее ты и сам погибнешь, и остальных подставишь.

— Да… я хотел… в натуре! — сбивался и нервничал «Зеф».

Он надулся и покраснел от злости, как накосячивший подросток.

— Просто делай то, что тебе говорят. Понимаешь? Ты же не тупой. По глазам вижу, что не тупой.

Остальная группа лежа молча слушала, как я воспитываю закоренелого отрицалу, который пошел в «музыканты», чтобы уйти от пресса, который ему устроили в зоне. Там бы он точно не протянул оставшиеся девять лет срока — или раскрутился бы еще лет на десять.

«Зеф» смотрел на меня исподлобья и скрипел зубами.

На его лице отражалась борьба неспособности подчиняться каким-либо общественным правилам и необходимости делать то, что я требую. Я физически ощущал, как злость на меня, весь этот мир сталкивалась с жесткой необходимостью воспринимать и подчиняться командам. Он подчинялся, но с таким видом, будто посылал меня на хер. Все его «правильное» и блатное нутро выворачивалось мехом наружу, но он собирал себя в кулак и делал то, что я приказывал.

Смоленские, в отличии от брянских, в основной своей массе были рецидивистами — люди, которые десятилетиями совершали преступления, жили «понятиями», освобождались и садились вновь. Я понимал, что им было нелегко. В эти моменты я вспоминал сериал «Штрафбат» и командира из этого фильма. Но с каждым днем мне, и им становилось легче.

На тринадцатый день была назначена генеральная репетиция. Каждый командир отделения по очереди показывал перед «Крапивой» работу своих групп. Нужно было имитировать бой, используя разведданные с БПЛА, координируя работу АТС и докладывая о ходе операции «Крапиве». Он внимательно смотрел на нашу работу и сухо вмешивался в ход событий. Давал новые вводные и наблюдал, как быстро группа отреагирует на внезапно возникшие обстоятельства.

— Обратил внимание, как двигается «Сезам»? — спросил командир. — Точно в спецназе служил.

— Да, толковый.

— Необходимо сделать акцент на работу пулеметчика, — продолжал он свои замечания. — Этот тормоз «Калф» меня задолбал. Лежит как мешок с говном. Позицию менять забывает.

Не выдержав, он крикнул ему:

— «Калф», баран! Отстрелял очередь и меняй позицию!

Ты бы уже пять раз был трупом!

«Калф» действительно был нерасторопным. От пулеметчика в нем была только выносливость. Но этого было мало. Пулеметчик нуждается в мозгах и быстроте реакции. Без этого он как метеор в небе — вспыхнул и погас навеки.

Я видел, что командир доволен работой моих групп, но из-за своей манеры говорить сухо и без эмоций он больше обращал внимания не на то, что у нас получается хорошо, а на косяки. Это было для меня объяснимо и понятно: когда ты привыкаешь на войне к сухости и отсутствию эмоций — похвала становится роскошью. Максимум, что я услышал от командира в наш адрес: «Хорошо».

Похвала подталкивала запоминать бойца и выделять его из безликой толпы. Сегодня ты похвалил бойца. Завтра ты запомнил, как его зовут. А через час он «двести». И тебе больно и нужно привыкать к тому, что его больше нет. Но, в целом, нам удалось с достоинством пройти этот экзамен.

Степи, еще при Иване Грозном захваченные у степняков, просторно раскинулись во все стороны. Обычно мы возвращались с