Шрифт:
Закладка:
Так что теперь все члены посольства, прибывшего прошлой осенью из Александрии, либо убиты, либо вернулись в Египет, либо другим способом исчезли из поля зрения (говорят, некоторые из них все еще находятся в Риме; но они или приняли сторону царя Птолемея, или были подкуплены, поклявшись хранить молчание; нет сомнений в том, что некоторые из них или все с самого начала служили шпионами царя Птолемея). Гражданам Рима должно быть стыдно, что такое зверство могло быть совершено не просто в Италии, а в самом сердце великого города. Разумеется, находятся люди, которые говорят, что убийство Диона является таким грубым попранием законов, что сенат хотя бы из чувства стыда должен принять меры к наказанию убийц (если не самого царя Птолемея, то как минимум его подручных). Сенат может даже отказать царю в признании и провозгласить правительницей Египта царицу Беренику, в чем и заключалась цель миссии Диона. Пока он был жив, сенат не позволял ему даже официально обратиться к себе, но погибнув, Дион может все же достичь своего: Египет получит новую, независимую правительницу.
Сможет ли правосудие последовать за такой трагедией, как смерть Диона? Учитывая состояние римского суда и знатность лиц, чьи интересы поставлены на карту, я сильно сомневаюсь в этом. Но я больше не буду заботить себя этим происшествием. Прими я предложение Диона вывести его врагов на чистую воду, я, возможно, чувствовал бы себя сейчас обязанным предъявить его убийц правосудию. К счастью, мой отказ от его предложения был высказан совершенно недвусмысленно. Я сказал ему, что не могу оказать ему помощь и привел для этого веские причины. Моя совесть чиста. Задача разыскать лезвие, прервавшее жизнь Диона, и наказать руку, направлявшую его, лежит не на моих плечах.
Что бы ни случилось дальше, меня оно касаться не будет, и я рад этому обстоятельству».
Перечитывая это письмо теперь, я вижу, что мое описание обстоятельств убийства Диона грешит ошибками, ряд которых весьма серьезен. Но ни одно из моих утверждений не было столь ошибочно, как последнее, на которое сейчас я смотрю с подлинным изумлением. Как я мог быть так абсолютно слеп, как не предвидел ближайшее будущее? В каком же опасном мире мы бродим, не видя ничего вокруг, словно слепые. Прошлое и будущее равным образом спрятаны от нашего взгляда, и ясный день может скрывать столько же опасностей, сколько и покрывало самой темной ночи.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ NOXIA[2]
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Минул почти месяц, прежде чем я снова смог обратиться к Метону с письмом:
«Моему любимому сыну Метону, служащему под командованием Гая Юлия Цезаря в Галлии, от его любящего отца из Рима, да пребудет с тобой богиня Фортуна.
Я пишу это письмо на двадцать девятый день марта месяца, день необычно теплый для такой ранней весны — у нас в доме открыты все окна, и послеполуденное солнце греет мне плечи. Как бы я хотел, чтобы ты сейчас был рядом со мной.
Но увы, тебя нет. И ты больше не находишься на отдыхе в безопасной Иллирии, где мы с тобой виделись в последний раз. Из разговоров на форуме я узнал о вашем внезапном перемещении в Галлию вскоре после того, как я оставил ваш лагерь. Говорили, что Цезарь направился подавлять мятеж какого-то местного племени с непроизносимым именем — не буду даже пытаться передать его на письме. Полагаю, ты вынужден был отправиться вместе с ним.
Береги себя, Метон.
Учитывая ваши передвижения, я не знаю, дошло ли до тебя письмо, которое я послал месяц назад, или оно доберется до тебя уже после этого, но поскольку один из письмоносцев Цезаря (молодой солдат, носивший мои послания к тебе и прежде) собирается отправиться в Галлию и говорит, что зайдет за моим письмом, если я закончу его через час, я пишу очень быстро и просто перечисляю новости последних дней, которыми располагаю сам, рискуя даже, что ты не все сумеешь понять из столь краткого описания (только не показывай это письмо своему полководцу. Я опасаюсь, что человек, который диктует свои записки прямо из седла, не сумеет понять, как недостаток времени может извинить такие неуклюжие предложения).
Надеюсь, ты все же получил мое последнее письмо и знаешь об убийстве Диона. Месяц назад я иронически отзывался о тех, кто говорил, что смерть Диона — слишком крупное событие, чтобы закрывать на него глаза, и что скандал должен закончиться наказанием виновных, но вышло так, что я ошибался, а они как раз оказались правы.
Скандал разразился огромный. Оказывается, Диона знали и ценили гораздо больше, чем я себе представлял, — если только убийство не превратило его в мученика и не придало его фигуре вес и уважение, которых он не знал при жизни. Все-таки с человеком, о котором сейчас говорят чуть ли не благоговейным тоном, обходились слишком небрежно в последние месяцы его жизни, гоняя от одного хозяина, принимавшего его с неохотой (а возможно, и предававшего его), к другому, столь же негостеприимному, заставляя растрачивать запасы, пока кошелек Диона не оказался пуст. Сенаторы, которые теперь говорят о Дионе как о втором Аристотеле и плачут при упоминании его имени, — это те самые люди, что не так давно отказывались выслушивать его в своих кулуарах.
(Мне внезапно вспомнилась старая загадка, которую Дион предлагал во времена моей молодости в Александрии: что лучше — пользоваться любовью при жизни и быть проклинаемым после смерти или быть проклинаемым при жизни и пользоваться любовью после смерти?)
Так что дебаты в сенате по поводу египетского кризиса продолжаются, раздуваемые возмущением по поводу недавней постыдной жестокости. Тем временем обвинение в этом убийстве было недавно выдвинуто против некоего Публия Асиция.
Должен сказать, я не удивился, услышав, что Асиция обвиняют в убийстве Диона. Дион сам подозревал, что этот молодой человек был причастен к попытке отравить его в доме Луция Лукцея, о чем он и рассказал мне во время своего посещения. В тот день, когда раб
