— Почему эту страну мы не можем сделать такой? Все вместе?

— Потому что она не наша. Здесь живут те, кто угнетал нас больше столетия. Те, кто ссылал наших дедов и отцов. Те, из-за кого мы могли утратить культуру. Те, кому изначально нет места в Польше.

— Получается, не всем рады в нашем Беловодье?

— Мне кажется, что тебя это не должно волновать. Разве не главное, что там будут рады тебе? Разве должны тебя волновать страдания народа шовинистов и империалистов?

— Наш народ не лучше. Мы делали то же самое, когда наша страна была на коне, а эта в упадке. Возможно, если бы мы тогда протянули им руку…

— Они бы надели на неё наручники и колодки. Это их сущность. И ты, как потомок сибирских поляков, должен знать, что…

— …мы делим общую судьбу. Это то, что я понял за последнее время. И свободы мы сможем добиться только вместе. Потому что на деле, не так уж и сильно отличаемся друг от друга. Вернее, вообще не отличаемся, если посмотреть чуть ниже царских домов и шляхты.

— Я не понимаю, как ты вообще начал превращаться в большевика. Сначала заявил, что будешь участвовать в ограблении, а теперь вот так говоришь. Даже не знаю, что хуже.

— Хуже превратиться в польскую шовинистку и отказаться от экспроприации ради спасения каких-то проклятых! — я в ярости вскочил на ноги.

— Ты не поймёшь, как страдают проклятые, пока не станешь проклятым. А вот почему ты не понимаешь, как страдает наш народ? Неужели ты перестал быть поляком?

— Наш народ не перестанет страдать, если мы сменим одних шовинистов на других, только более "своих"! Что, чёрт возьми, от этого измениться?!

— А что измениться от ваших краж?! — она тоже вскочила, — Ленин сможет купить себе шалаш побольше? Или Камо запишет на свой счёт очередной удачный разбой?

— Мы сможем снабжать борьбу против капитала его же деньгами! В этом весь смысл!

— Борьбу одних великорусских шовинистов с другими… — Мария встала, отряхнулась и направилась к спуску с крыши.

Я не стал ничего кричать в след. Всё и так было сказано. И ей, и мной. Этот момент произошёл. Наши судьбы разошлись. И было бы славно, чтобы они больше никогда и не сходились. Чтобы нам не приходилось стрелять друг в друга из-за того, что сейчас наши мнения оказались полярны. Время нынче такое…

Друзья детства, что с пелёнок впитывали одну и ту же кровь с молоком, могут быть разведены в разные стороны из-за такой, с одной стороны, незначительной мелочи. Но ведь правда в том, что это вовсе не "мелочь". Это вопрос нечто большее, чем мы или наши взаимоотношения. Это вопрос мира и его устройства. Вопрос, которым я задавался, снова и снова бросая робкие взгляды к звёздам.

Есть ли хоть там справедливость? Примут ли там всех, вне зависимости от груза прошлого? Или и там, лишь вражда, смерть и бесконечное одиночество?

-

Этим утром Знаменская площадь была переполнена. Люди, вперемешку с конками, сновали туда-сюда, спеша по своим делам. А я стоял прямо в самом центре этого хаоса, смачивая слюной пересохшее от волнения горло. Форма городового была мне несколько мала, и ворсистая шинель неприятно жала в поясе, отчего моя спина страшно чесалась.

С подобными неудобствами время тянулось ещё дольше, а волнение всё накатывало и накатывало с неостановимым напором. Мне казалось, что вот-вот нас раскроют. Что не будет никакого экипажа. Да и вообще всё это изначально было ловушкой. Некоторым моим сообщникам, которые были проклятыми, хотя бы было чем отбиваться в случае, если нас накроют. А мне стоило надеяться только на надёжность старенького револьвера на шесть выстрелов. И на быстроту своих двоих, разумеется.

Однако, сомнения развеялись, когда на площадь выкатил крытая конка с парочкой вооружённых охранников сверху. Кони медленно продирались через толпу, и сонный погонщик, сидевший на поводьях, даже не думал прибавить хода. Вряд ли он, да и вообще кто-либо из банковских служащих, могли бы думать, что повозку захотят ограбить среди бела дня прямо в центре Петербурга.

Это было безумно и немыслимо. И именно потому нельзя было выбрать момента лучше. Потому что по-настоящему дерзкое преступление такого калибра может посеять панику, что станет укрытием лучше, чем ночной покров и тёмный лес. Потому что никто не может быть готов к такому повороту событий.

Я подал сигнал своим сообщникам, одетым крестьянами, а также нашему экипажу, выжидавшему неподалёку. Сам же я взвёл револьвер и поспешил выйти поперёк траектории движения экипажа, высоко подняв руку. Погонщик, не ожидая увидеть городового, который попытается остановить банковскую карету, встрепенулся и резко затормозил.

— Эй! Не видишь что-ли, что банковский экипаж едет? — крикнул высунувшейся из окна повозки офицер, — Тебя что ли не учили отличать царские повозки?

— Простите, мил человек! — сказал я, — У нас тут срочный приказ! Кто-то доложил о том, что на похожей конке могут передвигаться революционные элементы. Сами знаете, какая сейчас обстановка. Приказано проверить всех проезжающих и досмотреть. А то вдруг вы в банк взрывчатку перевозите.

— Вообще-то мы едем в церковный архив…

— Так это ещё хуже! Не хватало ещё, чтобы революционеры подорвали кучу святынь!

— Имеет смысл… — офицер почесал подбородок.

— Просто дайте мне взглянуть. Иначе будете сами разбираться с Александром Григорьевичем, ведь это его приказ был…

— Что же, подозреваю, что столь исполнительных городовых у нас не так уж и много… Ладно, смотрите…

Дверь экипажа отворилась. Подходя к ней, я надеялся, что мои сообщники уже начали окружать повозку.

Внутри сидели щуплый козёл казначей и тот самый грузный офицер кабан. Оба смотрели на меня таким взглядом, будто бы были мелкими пакостниками, которых вот-вот могли разоблачить. Вояка даже не положил руку на кобуру своего оружия. А вот я был готов. И, узрев наконец лежавшие рядом с ними аккуратные упаковки свежих купюр и разные отливающие золотом церковные ценности, начал нападение.

Первый выстрел был направлен в лицо кабану. Второй же полетел в живот козла. Солдаты, сидевшие на крыше, не успели даже опомниться, как стрельбу по ним открыли мои товарищи.

На площади воцарилась паника. Люди в суматохе побежали кто-куда. Самовольно рванули и кони банковского экипажа. Ведь ленивый погонщик, как и двое солдат, к тому моменту уже были пристрелены и ныне лежали на земле. Поскольку я и стоял на помосте, то от неожиданного начала движения, меня затолкнуло внутрь кареты. Мои товарищи начали стрелять по лошадям, чтобы их остановить, но это только больше взбесило зверюг.

Вскоре я уже мчался на бешенной скорости,