– Наше вам, Лев Иванович. С премногими благодарностями за заботу.

– И ты будь здоров, Михаил, – подыгрывая Лохматому, проговорил Гуров. – Что, хорошо подает нынче народ православный? Хватает денег на прожитье?

– Ой, Лев Иванович, Лев Иванович! – закатил глаза Мишка. – Ну как же тут может на что-то хватать? Каждый божий день цены растут, так что не угонишься. Подают помаленьку. На хлеб да молочко хватает. А что мне еще нужно – нищему да убогому?

– Прямо вот только на хлеб и молочко? – усмехнулся Гуров, осматривая старый Мишкин костюм и дырявые стоптанные ботинки, надетые на босу ногу. – Ну а что другим твоим сотоварищам по беде так же туго приходится? Неужели прихожане все как один скареды попадаются, а отцы-священники вам, болезным, не помогают совсем?

– Ну как можно, Лев Иванович! Конечно же, попадаются добрые люди. И отец Викентий нас не обижает. При храме и кухня есть, где нас кормят. Но ведь человек слаб во грехе своем, и кроме щей да каши, ему еще и другие радости требуются, – Лохматый быстро огляделся вокруг, не смотрит ли на них кто из любопытствующих, и, наклонившись ближе к Гурову, зашептал: – Иногда хочется и пошиковать, водочки хорошей выпить, колбаской или салом закусить.

Лев Иванович шутливо погрозил Лохматому пальцем.

– Ой, Мишка, смотри – заведет тебя твоя слабость когда-нибудь в ад кромешный, и будешь ты чалиться на нарах! Там-то тебе никто и копейки не поднесет, не говоря уж о рюмочке.

– Что вы такое, Лев Иванович, говорите! – делано-испуганным голосом проныл Лохматый. – Я ведь человек Божий, понимаю, что к чему. Молюсь каждый день, чтоб обошла меня чаша сия.

– Вот и молись, – Гуров стал серьезным. – А мне скажи, какие тут у вас слухи ходят и дела творятся при храме-то Божьем.

– Так тихо все, Лев Иванович, тихо…

Тут Мишка впал в некую задумчивость, и Гуров заподозрил, что Лохматый где-то в глубинах своей нищенской натуры что-то скрывает. Или, может, и не скрывает, а просто раздумывает, сказать ему, Гурову, или же не сказать о чем-то, что и для него, для Мишки, имеет какую-то выгоду.

– Ну, давай, не стесняйся и выкладывай, что ты там скрываешь, – подбодрил Лохматого полковник, доставая из кармана пятисотенную. – Ты ведь меня, Мишка, знаешь, я за тебя всегда горой встану, когда нужно.

Увидев купюру, Лохматый оживился и, еще раз осмотревшись по сторонам, указал рукой на одного из попрошаек, стоявших у лестницы, ведущей в церковь.

– Видишь, Лев Иванович, того хмыря с седой лохматой шевелюрой и бородой? Это – Беломорканал. Не знаю я, как его по-настоящему кличут. Беломорканал – и все тут. То ли он его, этот канал, самолично строил, то ли просто из-за любви к папиросам этой марки его так зовут… Это, если тебе нужно, ты сам у него спроси. Он у нас тут новенький. Приблудился с полгода назад. Его поначалу наши, местные, гнали. Сам понимаешь – бизнес есть бизнес, тут у каждого свой интерес и свое законное, так сказать, место в нем. Но я потом за него вступился. Как-никак, я тут старшой, – усмехнулся Лохматый. – Очень уж он рассказчик хороший. Складно сказывает. Из академиков небось. Вот я его и пригрел, чтобы не скучно мне было среди старух да алкашей…

– Миша, ты покороче говори и переходи к делу, – перебил его Гуров.

– Ну, я так и рассказываю, – обиженно проговорил Лохматый. – На днях, а вернее, примерно неделю назад, ему такая лафа приплыла, что ты, Лев Иванович, и представить себе не можешь. Дал ему кто-то в шапку целых три тысячи долларов! Во как! Три тысячи зеленых! Почему именно ему, я не знаю. Может, потому, что у меня в этот день выходной был, а Морилка и Горилка в отключке после выходных пребывали. Так уж получилось, что тут, возле церкви, в тот день он был один. Народу-то мало по вторникам. И у многих наших в этот день выходной. Вот ему и свезло. Но он молодец, со мной таки поделился, – усмехнулся Лохматый.

– Ага, поделился, – хмыкнул Гуров. – Попробовал бы он не поделиться! Ну, да это ваши дела, и я в них не лезу, – махнул он рукой и, отдав Мишке «пятихатку», попрощался с ним: – Иди, работай дальше, Божий человек, а я пойду и с этим счастливчиком поговорю. Как его зовут – Беломорканал, говоришь?

Гуров направился к седовласому человеку с лохматой бородой, а Мишка снова плюхнулся на колени и опять затянул волынку про «подайте Христа ради, люди добрые».

Народ на паперти оживился, когда Гуров подошел к ним поближе, и стал усиленно креститься и бормотать о подаянии и любви Божьей. Гуров подал всем, никого не обидел, затем подошел к бородачу и спросил у него:

– Мне Мишка, старшой ваш, сказал, что вы очень уж хорошо истории разные рассказывать умеете, много знаете и вообще вроде бы как из интеллигенции. Вас ведь Беломорканалом зовут?

Старик, а это и вправду был старик лет под семьдесят, с седой лохматой бородой, весьма похожей на бороду великого русского писателя Льва Толстого, искоса и с интересом посмотрел на Гурова.

– А ты, хороший человек, мои истории, что ли, желаешь послушать? Так всякая история своих денег стоит. И если хорошо заплатишь, так я тебе такого порасскажу!

– А ты, Беломорканал, я посмотрю, за словом в карман просто так не полезешь – только за хорошую плату. Сидел-то где? – Гуров кивнул, указывая старику на наколку, которая красовалась у него на запястье. – Срок-то большой отбыл?

– Хм, – неопределенно произнес старик и с еще большим интересом посмотрел на Гурова, затем легко и непринужденно произнес: – Было дело, отсидел свое. В Сибири отбывал. За двойное убийство. А ты, стало быть, из этих…

– Из этих, из этих, – подтвердил Гуров. – Покурить не хочешь? У меня, правда, не «Беломорканал»…

– Ничего, и другие сойдут, – заявил старик. – Пойдем, посидим в тени. А то я прямо упарился, восседая на этом пекле. Нелегкая эта работа – нищенствовать, – посетовал он.

Гуров и старик отошли за угол храма, и старик, присев на траву, закурил сигарету, протянутую ему Гуровым.

– Присесть рядышком не желаешь? – усмехнувшись в бороду, спросил он у Гурова, глядя на него снизу вверх. – Ну да постой, молодой еще. А насчет историй – так я их много знаю. Какую тебе интересно послушать?

– Ну, например, о том, кто тебе на днях и за что три тысячи зелеными дал, – Гуров внимательно