Шрифт:
Закладка:
Впервые в жизни у него была своя собственная комната. Ребенком он жил вместе с матерью, и спали они на одной кровати, просто он на одной стороне, а она – на другой; впрочем, когда он стал слишком большим, мать перебралась на раскладное кресло. Иной раз в лагере, заметив кого-то из пленных, скорчившегося в уголке без движения, он говорил себе: этот человек не мертв, это просто моя мать свернулась клубком на своем кресле, и скоро наступит утро, и мать, протянув ему раскуренную сигарету, скажет: «Вставай, сынок. Вот и новый день наступил». Ему становилось легче, когда с помощью таких воспоминаний он заставлял себя отвлечься от окружающей действительности.
Проведя на корабле недели две, Мундик почувствовал, что значительно окреп. Он старался выходить из каюты только в те часы, когда это было безопасно, и понемногу собирал вещи, чтобы взять их с собой в Новую Каледонию: однажды даже украл чей-то рюкзак, а в другой раз – чье-то желтое полотенце, панаму и темные очки, но это скорее в качестве сувениров. Все это он записывал в свой блокнот. Как и то, что ел. Когда «Орион» в Адене встал в док, Мундик нанял лодку и отправился на берег вслед за той подозрительной блондинкой, уверенный, что за ней необходимо присматривать. Он видел, что блондинка прямиком направилась в отель «Ройял», да так лихо взбежала по ступенькам на крыльцо, словно была давнишней тамошней постоялицей, а потом взяла в лобби целую кипу британских газет и стала внимательно их просматривать, нервно перелистывая страницы. Казалось, она надеется обнаружить там что-то важное. Просмотрев газеты, она еще некоторое время посидела в глубокой задумчивости, но тут к ней подошел портье и спросил, не угодно ли ей пройти к выходу, и сам проводил ее на крыльцо. Затем блондинка отправилась на Аденский рынок и купила там дешевый радиоприемник, и Мундик сразу понял: ого, это уже нечто подозрительное! Но что именно происходит, он, конечно, догадаться не мог и решил просто записать все факты в свой блокнот. Но, пока он этот блокнот доставал, пока записывал, блондинке удалось весьма ловко от него ускользнуть, и он совершенно растерялся и перестал понимать, где находится. Он вдруг почувствовал себя невероятно одиноким в этом незнакомом переулке; ему казалось, что на него отовсюду смотрят тысячи глаз, а из-за занавесок на него указывают тысячи рук, и тогда он бросился бежать, но никуда убежать не смог: перед глазами у него были лица пленных из лагеря Сонгкурай и больше ничего. Он уже не мог сказать, то ли он все еще в лагере, то ли уже на свободе, пока наконец не догадался вытащить свой паспорт, хорошенько всмотреться в фотографию и сказать себе: я же теперь свободный человек! Я свободен!
Но сегодня выдался хороший день. Мундик вышел на палубу и просто счастью своему поверить не мог: мисс Бенсон спала в шезлонге, а рядом не было никакой блондинки! Мундик наблюдал за ней, притаившись в темном уголке, где она никак не могла бы его заметить, и в душе у него царило странное ощущение полной пустоты – ни мыслей, ни чувств – и удивительного покоя. Он вдруг подумал: хорошо бы всю жизнь прожить вот так.
И еще долго стоял там, просто наблюдая за спящей мисс Бенсон.
Раздался жуткий грохот. Оглушительный, пугающий. Нет, похоже, ей это просто приснилось. Марджери застонала, перевернулась на другой бок и попыталась снова уснуть.
– Мардж, помоги! Помоги мне!
Значит, это не в ушах у нее шумит? И этот грохот ей не приснился? Кто-то явно к ним стучался. Марджери встала, открыла дверь и увидела в коридоре Инид, согнувшуюся пополам. Лицо у нее было странное, словно окаменевшее.
Оглядев Инид, Марджери испуганно вскрикнула, а та в одно слово простонала: «Ох-нет-нет-нет-нет», оттолкнула Марджери и, пошатываясь, двинулась к раковине.
Возможно, на самом деле все было не так уж и страшно, как показалось Марджери, однако сердце у нее тяжко забилось при одном лишь виде крови, испятнавшей отделанную кружевами юбку Инид. Марджери словно стала одновременно и невероятно легкой и невероятно тяжелой, ей не хватало воздуха, и она понимала, что ей абсолютно необходимо немедленно выбраться на палубу и подышать полной грудью. Она, конечно, запросто могла умертвить жука и насадить его на булавку, но вида крови совершенно не выносила. Ее сразу начинало подташнивать. Когда у нее начались месячные, она дико закричала, уверенная, что умирает. Ее спасла Барбара. Барбара и специальную вязаную подкладку ей принесла, и объяснила, что происходит и что нужно делать. Вот и сейчас Марджери до смерти испугалась и вместо того, чтобы спросить у Инид, не поранилась ли она, не нужна ли ей помощь, поспешно напялила платье – как потом выяснилось, наизнанку, – и буквально вылетела из каюты.
– Мардж! – крикнула ей вслед Инид, но Марджери уже не смогла бы остановиться. Тяжело протопав по коридору и чуть не растоптав какого-то припозднившегося пассажира, она стала подниматься по трапу на палубу. Ступеньки были узкие, крутые, с обтрепавшимся резиновым покрытием, и Марджери, старательно переставляя ноги, думала только о том, чтобы не упасть; она старалась даже не вспоминать об Инид и ее окровавленном платье. Господи, что там с ней могло случиться на этих танцах? Марджери старалась думать только о приятном – о голубом небе, о цветах. Наконец впереди завиднелся выход на палубу, и она остановилась, ухватившись за поручень. Только тут она заметила, что платье надето наизнанку; это настолько ее напугало, что она в ужасе, не глядя, стала шарить перед собой рукой, пытаясь схватиться за дверную ручку, и, считая, что нашла ее, дернула дверь на себя, тут же потеряла равновесие и кубарем покатилась по лестнице вниз. Падала она долго, больно ударяясь лицом и уже не понимая, где верх, а где низ, не говоря уж о надетом наизнанку платье; потом она еще раз стукнулась головой обо что-то острое, и все недавние события как бы разом отодвинулись от нее и померкли.
– С вами все в порядке? – спросил кто-то, хотя было совершенно ясно, что вряд ли такая крупная женщина могла скатиться по лестнице и не получить никаких повреждений. Но ведь все первым делом задают именно такой вопрос.
– Да, все хорошо, – ответила Марджери вполне светским тоном, точно диктор BBC. И сделала то, что в данной ситуации было самым лучшим: лишилась чувств.
* * *
Какое-то время Марджери не понимала толком, ни кто она, ни как она себя чувствует, ни почему там очутилась. Зато она побывала в таких местах, каких никто никогда не видел, и сумела найти, законсервировать и даже наколоть сотни жуков, никем ранее не идентифицированных. Когда же она наконец пришла в себя, то оказалось, что лежит она в чистой постели в каком-то незнакомом и довольно просторном помещении, залитом солнечным светом, и пахнет там не рвотой и не жуткими духами Инид, а такими чудесными, сулящими чистоту вещами, как дезинфицирующая жидкость и ментол.
– Вы очень неудачно упали, – услышала она чей-то ласковый голос, и в поле ее зрения появился колпак медсестры, а потом и сама медсестра. – Вы пошевелиться-то можете?
У Марджери мелькнула мысль, что она, наверное, снова стала ребенком и живет в домике священника; мама, как всегда, в своей комнате, отец – в кабинете, а братья играют на лужайке в крикет…
