талисманах и его познаниями в астрологии[234]. В «Кратких представлениях из хроник» эта связь прослеживается в нескольких лексических элементах, общих для обеих областей: ἀποτέλεσμα, ζώδιον, θεμάτιον, и в отрывках, где речь идет об ἀστρονομικὸν ὄργανον («астрономическом приборе») и ἀστρονομικὴ θέσις («астрономическом устройстве»)[235]. «Краткие представления из хроник» — это и первый текст, где используется слово στοιχεῖον («элемент, стихия») и его производные в значении «магия» или «колдовство». Действительно, они применяют к статуям концепцию силы, которая исходит от звезд, небесных «элементов», и передается учеными с помощью букв или цифр (что тоже называется στοιχεῖα)[236].

Апотропеические и астрологические познания по крайней мере приписывались или, может, даже реально объединялись в фигуре того человека, которого Продолжатель Феофана считал величайшим ученым IX в.[237] Речь идет о Льве (около 790/800 — около 870), младшем кузене Иоанна Грамматика, получившем благодаря своей учености как прозвища «Философ» и «Математик», так и две преподавательские кафедры сначала при Феофиле, а затем при Михаиле III после временного назначения на кафедру митрополита Фессалоники[238]. Так, согласно трем хронистам, Лев увидел в падении статуи предзнаменование убийства кесаря Варды в 866 г.[239] Независимо от того, легендарен этот случай или нет, Льва считали способным к такому толкованию именно благодаря его навыкам философа и математика. Те же навыки позволили ему предсказать хороший урожай в Фессалонике[240], спастись во время землетрясения в Константинополе[241], построить оптический телеграф[242] и предсказать воцарение Василия I, что напоминает другое подобное предсказание, приписываемое Иоанну Грамматику[243]. «Математика» Льва включала в себя, безусловно и даже преимущественно, астрологию[244]. Он пользовался руководством Павла Александрийского[245]; кроме того, сохранилось несколько астрологических трудов, которые дошли до нас под его именем[246], а его репутация великого астролога дошла даже до Аббасидов[247].

Короче говоря, раз у нас достаточно свидетельств об эрудиции Льва Математика, снискавшей ему репутацию прорицателя, то эти свидетельства могут дать и представление об уровне культуры его старшего кузена, «патриарха-колдуна», который претендовал на обладание оккультными знаниями такого же рода[248].

Более того, некоторые факты биографии Иоанна Грамматика можно связать с астрономическими рукописями и таким образом показать образ ученого, сравнимого со Львом Математиком. Так мы заполним пробел между деятельностью последнего и деятельностью астрологов конца VIII в., таких как составитель Гороскопа ислама и Панкратий, астролог Константина VI. А ведь отца Иоанна Грамматика тоже звали Панкратий[249]. Возможно, это имя было широко распространено в семьях армянского происхождения, но за интересующий нас период в просопографиях упоминается только один человек с таким именем, кроме двух вышеназванных[250]. В любом случае число Панкратиев, способных обеспечить хорошее образование своим сыновьям, несомненно, было очень небольшим. Кроме того, мы знаем, что семья Иоанна принадлежала к высшему обществу Константинополя[251]. Панкратий, отец Иоанна, назван во враждебном ему источнике σκιαστής «держатель зонтика» (буквально «теневик»), что может быть как просто уничижительным обозначением близкого слуги императора, так и намеком на какое-то темное его занятие, например, астрологию[252]. Астролог Панкратий, безусловно, принадлежал к поколению отца Иоанна Грамматика. Это родство помогло бы нам определить два следующих поколения, чья астрономическая деятельность породила самые ранние рукописи. В любом случае очевидно, что во время правления Льва V, когда была скопирована лейденская рукопись, а ватиканская получила первые дополнения, никто в Константинополе не был лучше Иоанна Грамматика в состоянии найти, держать и копировать эти рукописи. Поиски в библиотеках Города позволили ему заполучить все книги, которые он хотел, и, несомненно, дали ему свободный доступ к дворцовой библиотеке, чтобы взять оттуда, а может, и добавить туда несколько книг. Случайно ли, что первое упоминание этой библиотеки связано со Львом V и с Сивиллиными книгами, содержавшими иллюстрированные пророчества о преемстве императоров[253]? Недавно было выдвинуто предположение, что еще один сборник такого рода, «Оракулы Льва Мудрого», датируется в своем первоначальном виде эпохой Льва V, причем тот с большой похвалой представлен там как последний император перед появлением антихриста[254]. Если этот вывод верен, то автор текста был иконоборцем, достаточно образованным для того, чтобы возродить жанр поэтических оракулов, одновременно с этим новаторски используя двенадцатисложники вместо гекзаметра. Этот аноним считал, что конец времен наступит вскоре после смерти Льва V. В любом случае он должен был верить, в соответствии со всеми апокалиптическими традициями начиная с VII в., что Лев, как последний император, обязан уничтожить господство ислама. Таким образом, это пророчество прекрасно совпадало с гороскопом Псевдо-Стефана Александрийского, который предсказывал двухсотлетнее господство ислама: срок был близок, и в этом отношении исламская традиция была немного более оптимистична[255]. Таким образом, как и во времена подлинного Стефана, астрология, пророчества и эсхатология сплелись воедино.

Иконопочитательская критика, возможно, не без причин делала акцент на том, что Лев V, решив подражать политике императоров Исаврийской династии, Льва III и Константина V, начал советоваться с гадателями и астрологами[256]. Иоанн Грамматик находился в центре всей этой деятельности.

Поль Лемерль справедливо раскритиковал несколько на-ивный тезис, что библиографические находки Иоанна Грамматика породили не только первый византийский гуманизм, но и подарили греческие тексты арабам[257]. Тем не менее эта критика заставила упустить из виду истинное значение интеллектуальных связей между Византией и халифатом в эпоху расцвета Аббасидов[258]. Разумеется, эти отношения были отмечены не только открытостью арабов греческой науке, но и знакомством византийцев с деятельностью арабских астрологов и астрономов. Эта деятельность, которая вскоре распространилась и на другие науки, послужила источником переводов с греческого на арабский, которые с VIII по X в. сделали все научные произведения Античности доступными мусульманам[259]. Невозможно уточнить, когда именно византийцы осознали, что арабы не просто остановились на процессе усвоения древних знаний, но и смогли углубить их, применив эмпирический метод, который позволял исправить результаты, полученные древними. Тезис Дэвида Пингри и Димитриса Гутаса, что византийское возрождение началось с чувства неполноценности по отношению к арабской астрономии, в значительной степени основан на свидетельстве Стефана «Персидского», защищающего астрологию[260]. Однако мы видели, что датировка этого текста слишком неопределенна, чтобы ее можно было использовать для такого утверждения[261]. Однако Гутас прав, указывая на более точное, чем предполагалось, совпадение по времени между ранней арабской наукой и первыми византийскими астрономическими рукописями. Отзвук научного процесса в Багдаде должен был ощущаться и в Константинополе тогда, когда Иоанн Грамматик наложил отпечаток на интеллектуальную жизнь двора. Там наверняка слышали о великом астрологе