Шрифт:
Закладка:
Пока они с Доном продавали автомобиль, Уоррен отказался от газетных маршрутов и устроился на летнюю работу – менеджером по распространению газеты Times-Herald. Когда ему приходилось подменять разносчиков, он вставал в четыре утра и развозил газеты на маленьком «Форде». Его он одолжил у Дэвида Брауна, молодого человека из Фредериксбурга, который был влюблен в Дорис, но ушел на флот[101].
Стоя на подножке машины с открытой дверью, Уоррен ехал со скоростью около 15 миль в час, одной рукой придерживая руль, а другой – выхватывал из сумки газеты и бросал их на газоны подписчиков. Он считал, что в ранний утренний час подобный стиль вождения не приведет к плохим последствиям.
После этого он заходил в ресторан быстрого питания Toddle House, где угощался двойной порцией хэшбраунов с паприкой. Затем отправлялся на вторую работу: раздавать газеты в больнице Джорджтаунского университета.
– Сначала я раздавал священникам и монахиням около полудюжины газет бесплатно, что бесконечно меня раздражало. Я думал, их не интересуют светские новости. Но приходилось исполнять эту обязанность. Затем шел с газетами в больничные палаты. Роженицы в акушерском отделении говорили: «Уоррен, у меня есть для тебя кое-что получше чаевых. Мой ребенок родился в 8:31 утра и весил шесть фунтов и одиннадцать унций».
Они думали, что эти «чаевые» Уоррен использует для ставок на случайные комбинации цифр в популярной вашингтонской числовой игре[102]. Но тот скрежетал зубами: «Ставки в этой игре 60 к одному, и 10 % нужно отдать парню на побегушках. Получалось 540 к одному, при шансах 1000 к одному». Люди обычно ставили пенни или десять центов. На один пенни можно было выиграть 5,40 долларов чистыми. В городе играли многие. Но не Уоррен.
Он прекрасно оценивал ставки. Но, скорее всего, никогда не поставил бы на то, что Говард Баффетт проголосует за один из самых противоречивых законодательных актов в США, Закон Тафта-Хартли 1947 года. Закон серьезно ограничивал тактику, используемую профсоюзами. Запрещал им поддерживать друг друга через вторичные забастовки и разрешал президенту объявлять чрезвычайное положение, заставляя бастующих вернуться на работу. Этот документ прозвали законопроектом о «рабском труде».
Омаха была городом профсоюзов, но Говард никогда не голосовал в соответствии с предпочтениями избирателей – он голосовал только за свои принципы. Так что, когда на лето Баффетты приехали домой в Омаху, и Уоррен вместе с отцом пошел на бейсбольный матч, он увидел, насколько непопулярным стал Говард среди избирателей из числа «синих воротничков».
– В перерыве между матчами представляли высоких гостей, в том числе отца. Он встал, а все начали его освистывать. Он просто стоял и ничего не говорил, хотя вполне мог с такими вещами справиться. Вы не представляете, какое воздействие это произвело на меня.
Даже самые мягкие формы конфронтации пугали Уоррена.
Осенью 17-летний Уоррен готовился поступать в колледж. Родители считали, что сын, несомненно, продолжит учиться в бизнес-школе Уортона при Пенсильванском университете – самом влиятельном в стране бизнес-колледже с бакалавриатом. В их представлении Пенсильванский университет и Уоррен идеально подходили друг другу. Сам Уоррен с удовольствием пропустил бы этот этап. «Какой в нем смысл? Я знаю, чем хочу заниматься. Зарабатываю достаточно, чтобы мне хватало на жизнь. Колледж только все замедлит». Но ослушаться отца не смог.
Зная, что их сын еще не повзрослел, Баффетты подыскали ему соседа по комнате – сына своих друзей из Омахи. Чак Петерсон был на пять лет старше и только что вернулся после службы в армии. Этот красивый молодой человек прекрасно вписывался в жизнь большого города и каждый вечер выпивал, встречаясь с новой девушкой. Петерсоны наивно полагали, что Уоррен поможет остепенить Чака, а Баффетты считали, что Чак поможет их сыну адаптироваться к колледжу.
Осенью 1947 года Баффетты вернулись в Вашингтон, предварительно отправив сына в Филадельфию, в университетский городок, полный людей, похожих на Чака. В то время армия ветеранов Второй мировой войны шагала по Колледж-Грин и наводняла Куад – главные центры университетской жизни.
Пенсильванский университет, кроме прочего, был футбольным центром. Светская жизнь здесь вращалась вокруг свиданий на футбольных матчах, за которыми следовали вечеринки университетского братства. Уоррен любил спорт, но не соответствовал требованиям общества. Он привык проводить много времени в тишине своей комнаты, оттачивая идеи, подсчитывая деньги, упорядочивая коллекции и между этим занимаясь музыкой. В колледже его уединение нарушали 1600 студентов, которые флиртовали, обжимались, отплясывали свинг, напивались и пинали футбольный мяч. Он выглядел среди них бабочкой, залетевшей в пчелиный улей.
Чак, сохранивший армейскую привычку к порядку, постоянно следил, чтобы его ботинки блестели, а одежда была выглажена. Когда он познакомился с Уорреном, его шокировал внешний вид соседа. Вскоре он понял, что манера одеваться свидетельствует не о бедности Уоррена. Просто, замкнув всю работу по дому на себе, Лейла не научила его элементарным правилам ухода за собой.
В первое утро Чак проснулся поздно и обнаружил, что в ванной царит беспорядок, а его новый сосед ушел на занятия. Увидев Уоррена вечером, он сказал:
– Убери за собой, ладно?
– Окей, Чаки, – ответил Уоррен.
– Я пришел в ванную сегодня утром, а ты оставил бритву на дне раковины, – продолжал Чак. – Вся раковина в мыле, полотенца на полу, кругом бардак. Я люблю, когда все аккуратно.
Уоррен согласился:
– Окей, окей, Чаки.
На следующее утро Чак встал, пробрался через мокрые полотенца на полу в ванной и обнаружил, что раковина покрыта крошечными влажными волосками, а на дне дрожит новая мокрая электробритва, не выключенная из розетки.
– Уоррен, слушай, – сказал Чак вечером. – Выключай чертову бритву из розетки. Так можно током убиться!
– Окей, Чаки, хорошо, – снова ответил Уоррен.
На следующий день все повторилось. Чак разозлился, наполнил раковину водой и утопил в ней бритву. Утром Уоррен купил новую, и оставил ванную в том же состоянии.
После этого Чак сдался. Он жил в свинарнике с гиперактивным подростком, который постоянно скакал, колотя ладонями по всем доступным поверхностям. Уоррен был одержим Элом Джолсоном[103] и крутил его записи круглосуточно. Он пел, снова и снова подражая Джолсону: «Мамулечка родная, я сотни миль пройду, лишь улыбнись, родная моя!»[104]
Чак пытался заниматься, но не мог расслышать собственных мыслей. Уоррену же хватало времени на пение. Он не покупал много учебников, но те, что купил, прочел еще до начала занятий. Читал он так, как иные пролистывают журнал Life. Затем отбрасывал их в сторону и