и некрасиво. В семье, в отношениях полов рождаются понятия смирения, ответственности, там возникает понятие трудолюбия, там возникает вопрос послушания, например. Там начинается труд, начинается совместный быт…

ЭБ: Обмен. Это слово, которое любят современные философы.

АТ: Обмен идеями, да. Кровью. Жизнью. Хлебом. Языком.

ЭБ: Об этом много говорит философ Леви-Стросс[36]. Я прочитал у него о том, что в традиционном обществе невеста выполняла роль алфавита. Приходя в чужую семью, она приносила новый язык, знаковую систему, которой эта семья не владела. Потому что свои живут закрыто, а эту девушку взяли из соседней деревни: она пришла в новую семью и обогатила ее. В основе культуры лежит то же самое.

АТ: Согласен. И приходит на ум пословица «Поперек батьки в пекло не лезь». Это как утро перед Куликовской битвой: сначала в бой идут те, кто родил детей. А те, кто не родил детей, сзади стоят. Сейчас начнется ад, и первые умрут. И первыми должны быть те, кто оставил потомство, кто уже пожил. А сегодня воюют молодые, кто еще жизни не знает. А те, кто родил детей, дожил до внуков, не воюют. Считается, что уже поздно. Так базовые, фундаментальные понятия исчезают именно из-за разрушения семьи.

ЭБ: А если посмотреть с другой стороны, мне кажется, они исчезают, потому что существует некая альтернативная инфраструктура культуры. Она исторически сложилась: жанры, театры, кинотеатры, библиотеки, союз писателей, симфонические оркестры, канал «Культура». Огромная инфраструктура, которая пронизывает всю страну, весь народ. И тогда, с учетом того, что вы констатируете разрушение этой культурной матрицы, может быть, задача должна ставиться сверху?

АТ: Да, конечно. Мы пожинаем плоды времен безыдейности. Государство без идеологии жить не может. А у нас бытовала идея «рынок сам все построит», когда не нужно идеологии, без нее обойдемся. По большому счету, идеология России – это Святая Русь. Но эта идеология дробится, порождает самые разные вещи в области образования, в семейной политике, патриотическом воспитании и так далее. Здесь не обязательно декларировать священные понятия, произносить слово «святой», достаточно просто иметь его в подкорке, в основе.

Исходя из этой основы, государству нужно создать культурную политику: точное понимание, что можно и нельзя. И транслировать по вертикали в школах, библиотеках, детских лагерях. Там, где нет запретов, нет культуры.

ЭБ: Да, это границы.

АТ: Если человек не понимает слова «нет», он может натворить глупостей. Он хочет прийти, например, в шортах и сланцах в Большой театр. Но существует дресс-код, и ему говорят: «Извини, родной, нельзя. Иди, оденься поприличней».

Должны быть общественные ограничения. Например, извините, нельзя мочиться на могилу. Любого человека: знакомого, незнакомого, твоей веры, чужой веры – не важно. Вообще, нарушать сон мертвых нельзя. Отношение к мертвецам должно быть проговорено в обществе. Если мы тянем теплотрассу через кладбище, как в советские времена, значит, мы ничего не поняли до сих пор. Такие вещи должны табуироваться.

А сегодня сознательно раздуваются половые перверсии, внедряются в сознание человека при помощи культурных средств, чтобы привить ему новую этику. То есть другому человечеству нужна другая этика. Мы уже живем в глобальном мире, в котором нет отдельных государств в том понимании, как это было лет 200 назад. Существует некий глобальный мир, и он хочет быть более глобальным. И этому новому миру нужен новый человек – пустой и развратный.

ЭБ: Новый – не в евангельском, новозаветном смысле?

АТ: Нет. Это антиевангелие. Это все из Евангелия, но со знаком «минус». Как, например, апостол Павел говорит, что во Христе Иисусе нет ни мужеского пола, ни женского, но все и во всех Христос. Современный мир по-своему трактует эти слова. Люди, отвергающие идею двух полов, уже не мужчины и не женщины, и они уже без Христа. Существует некая очевидная, ощутимая кожей тенденция превратить Вселенную в один глобальный мир, без Христа, против Христа, и для этого нужен пустой человек. Пустой и желательно развратный. Потому что развратный человек имеет большие проблемы с совестью, он труслив, ему стыдно жить, он, в принципе, склонен к суициду. Он параноик и самоубийца. Им легко манипулировать. Это достигается средствами культуры, кинематографа, образования. Как говорил святой Косьма Италийский, «в школах появятся такие вещи, что ум ваш не вместит». И если мы по умолчанию имеем в сознании, что мы Святая Русь, у нас такое предназначение и Божие благословение, тогда мы должны вступить в культурную войну, в культурное сопротивление. Мы должны быть зрячими на 100 процентов в отношении того, какой культурный продукт направлен на уничтожение человека, а какой культурный продукт направлен на защиту человека.

ЭБ: Тогда рождается новое понимание экспертизы и критики. Критика – это не то, хорошо ли ты выбрал ракурс съемки или подобрал цвета.

АТ: Критика не должна заниматься мелочами. Она должна обращать внимание на самые сущностные вещи: направлено ли это творение на погубление человека или на защиту человека, на укрепление духовного иммунитета или на размытие духовных критериев? Конечно, критик может ошибаться, давать неправильную оценку. Достоевского тоже критиковали в свое время. Но именно в такой системе координат нужно вести разговор.

Должны быть табуированные вещи, причем эти границы нужно выстраивать, исходя из многонациональности нашей страны: так, если русский не считывает некоторые запреты, на Кавказе ему подскажут, что нельзя по матушке ругаться. Нужно табуировать целый ряд вещей – отношение к мертвому и живому, к нерожденному, речевой этикет – и открыто проговорить об этом в общественном пространстве.

Эти табу действуют не на уровне законов, это четкий внутренний запрет. Например, у нас голыми по улице не ходят не из-за страха попасть за это в тюрьму. Это просто не принято. Здесь не Уголовный кодекс работает, здесь работают табу, запреты, без которых нет культуры.

Также нужно найти какие-то рекомендованные вещи, которые допустимы, разрешены. А что же нам нужно? Вот об этом надо нам думать. Нам, наверное, нужны новые детские сказки. Плюсом к Пушкину, ко всей остальной литературе. Или нам нужны «Саги о Форсайтах»[37] – семейные истории, только на русском материале. Добрые фильмы – такие, как снимали в советское время.

ЭБ: Уильям Фолкнер[38].

АТ: Да, Фолкнер нужен, его культ дома, культ хозяина. Или нам нужен новый Василий Теркин? Наверное, тоже нужен. Нам нужен Алеша Карамазов XXI века. И старец Зосима XXI века нужен. Надо создавать это. Государство, если оно не понимает этого, будет в трех соснах блуждать. Оно будет верить, что все можно решить деньгами. Ничего подобного. Если смысловые вещи не решены,