— Рубашка, как мне кажется, тоже не твоя, — сказал навир, опасно поводя острием меча возле шеи девушки. Ему определенно это нравилось.

— Может мне вообще всё с себя снять? А то ведь штаны тоже были сшиты портным, а сапоги сделаны сапожником и когда-то принадлежали им.

Молодой человек надменно глядел на девушку сверху вниз и ничего не отвечал.

— Да нет, не нужно, — весело влез лейтенант, — а то ты станешь похожа на людей из банды Голого Марата и тогда нам уж придется взять тебя под стражу.

Минлу постаралась скрыть свое удивление и равнодушно спросила:

— Банда Голого Марата? Кто это?

— Еретики и грабители, — охотно пояснил лейтенант. — Развращают добропорядочных граждан богопротивными бесстыжими идеями, грабят церкви, обозы и лавки и ведут совершенно аморальный, полный грязной похоти и низких услад образ жизни. В общем ведут себя как настоящие животные.

— Какой ужас, — пробормотала девушка.

— Вы кстати не встречали их? Насколько мы знаем, они двигаются на запад по Цветочному тракту и мы отстаем от них примерно на день пути.

Минлу, глядя на офицера преданно и доверчиво, отрицательно покачала головой:

— Нет, господин лейтенант. По крайней мере, никто не пытался ограбить или развратить нас и возможно мы просто не обратили на них внимание.

— Вы бы обязательно заметили их, это уж как пить дать. Они же постоянно ходят в чем мать родила. Вряд ли бы ты не обратила внимание на голых мужиков, потрясающих своими мудями.

— Да, пожалуй бы обратила, — позволив себе слегка улыбнуться, согласилась девушка. — Возможно мы разминулись с ними ночью.

Навир резко пресек этот, звучавший почти как дружеский, разговор.

— Он понимает человеческий язык? — Грубо спросил он, ткнув мечом мастера Юн Фая в сторону Талгаро.

Минлу, испытывавшая в данный момент к лоя несколько смешанные чувства, очень захотелось сказать какую-нибудь колкость. Но она лишь сдержанно произнесла:

— Понимает.

Молодой человек подъехал к Сейвастену и концом клинка сбросил конусовидную шапку Талгаро с головы за спину. Лоя сидел неподвижно, глядя вниз перед собой. Судья бесцеремонно разглядывал его.

— По узорам на твоей ленте покаяния я так понимаю ты… как вы это называете?… «плохо говорящий» или "плохо поющий", то есть богохульник, сквернослов или может быть клеветник. Так что наверно это хорошо, что ты молчишь. Или может быть на тебя наложили обет молчания? Хотя нет, у вас ведь такого нет. И кажется даже наоборот, ты обязан рассказывать все своим встреченным в покаянном путешествии соплеменникам в чем твое преступление и просить прощение за него. Так?

Минлу обернулась и с любопытством следила за разговором. Она ощутила что-то сродни уважения к судье, сама она понятия не имела что могут означать узоры на одежде лоя. Взглянув же на Талгаро, на его столь бледное худое лицо с аккуратным носом, тонкими губами и громадными словно разноцветными глазами, она вдруг поймала себя на мысли, что это лицо кажется ей красивым и одухотворенным. Это позабавило её. Никогда раньше она не думала о своем маленьком спутнике подобным образом. Точно также как не задумывалась о том в чем именно состояло его преступление, за которое его изгнали из родного племени.

Талгаро, полный сдержанного достоинства и возможно некоторой толики отстраненной надменности, негромко ответил:

— Ваши знания традиций моего народа весьма впечатляют, господин судья. Да, действительно я должен держать «слово обличения» перед каждой трибой моего народа, которое пожелает его слышать.

— То есть лоя уже признали тебя преступником. Возможно теперь пришел черед Омо. Откуда у тебя конь, принадлежащий Судебной палате?

— Я нашел его одиноко бродящим по лугу на северном берегу Алмазного озера. Он был под седлом и в узде, однако никого из людей поблизости не было и в течении суток так никто и не появился. Возможно он сбросил своего седока или тот выпал сам, ослабнув из-за болезни или раны. Или может быть какие-то лиходеи выбили его из седла, а конь ускакал. Мне не известно. Но я думаю это вполне естественно что я забрал его, не позволив ему сгинуть в диких чащах, в зубах какого-нибудь ужасного хищника.

— Но разве ты не заметил клейма? Или нет, вы ведь вроде умеете разговаривать с лошадьми, по крайней мере, так утверждают сами лоя. Ну так разве конь не рассказал тебе о себе, откуда он и что случилось с его хозяином? — В голосе молодого человека звучала неприкрытая насмешка и он как бы со значением покачивал мечом мастера Юн Фая.

— Ну что вы, господин судья, это всего лишь суеверия, распространяемые темными и невежественными представителями моего народа, — спокойно сказал Талгаро. — Лошади всего лишь животные, как мы можем с ними разговаривать? Тем не менее, я конечно же заметил клеймо вашей славной организации и это лишь подстегнуло моё желание увести коня с собой, чтобы при первом же удобном случае передать его представителям Судебной Палаты. Направляясь на восток в своем покаянном путешествии, я намерен был заехать в Акануран, обуреваемый страстным стремлением как можно скорее возвратить Палате её имущество. Однако счастливый случай свел меня с вами, господин судья. И значит я могу исполнить мой долг прямо сейчас.

Прихватив свою сумку, лоя проворно спустился на землю.

Навир холодно следил за ним. Всем было очевидно, что лоя в какой-то мере потешается над судьей, выражая острое желание услужить Палате. Однако молодой человек судя по всему не собирался применять какие-то репрессии по этому поводу. Он сделал знак гвардейцу взять Сейвастена, после чего принялся разворачивать своего горячего жеребца, намереваясь видимо продолжить свой путь и считая беседу с кирмианкой и лоя законченной.

Минлу несколько секунд колебалась, всё еще продолжая надеяться, что судья вот-вот обратиться к ней, но видя, что чиновник собирается уезжать, превозмогая страх, заставила себя броситься ему наперерез. Она схватила поводья его жеребца и чуть ли не повисла на них, останавливая могучее животное. В тот же момент несколько гвардейцев, подстегнув своих коней, устремились к ней. Их первейшей задачей была защита судьи, а непонятные дерзкие действия кирмианки вполне могли таить в себе угрозу.

— Прошу прощения, господин навир… прошу прощения! — Задыхаясь произнесла девушка. Как и все в Агроне, наслышанная о жестокости и бескомпромиссности судебных гвардейцев, которые, если верить слухам, без всяких колебаний и предупреждений зарубали всякого, кто осмеливался хотя бы просто приближаться к судьям с неясными намерениями, она буквально дрожала всем телом, ожидая неминуемых ударов саблями или, если повезет, плетьми.

— Прошу прощения, — повторила она, словно эти два слова были заклинанием способным остановить возможную физическую расправу. — Вы забыли вернуть мне меч.

Она смотрела