Прилагаю заказ на холсты и краски, но они пока еще есть и могут подождать до следующего месяца, если это окажется для тебя слишком обременительно.

Я помню картину Мане, о которой ты говоришь. Идеалом фигуры для меня по-прежнему остаются мужской портрет Пюви де Шаванна – старик, читающий роман в желтой обложке, рядом с ним роза и кисть для акварели в стакане воды – и портрет дамы, который он показал на той же выставке: уже состарившаяся женщина, но в точности так, как это понимал Мишле, – старых женщин не бывает. Все это утешительно: видеть современную жизнь в ярких красках, несмотря на ее неизбежные печали.

В прошлом году в это время я, конечно, не думал, что настолько поправлюсь.

Передавай горячий привет Исааксону, если увидишь его, и Бернару.

Жалею, что не могу в эти дни послать «Оливы», но они сохнут так плохо, что придется подождать.

Думаю, мы поступим правильно, если пригласим сестру приехать в январе. Как было бы хорошо, если бы она вышла замуж!

Мысленно крепко жму руку, я еще поработаю снаружи, здесь дует мистраль. Ко времени заката он обычно чуть стихает, и тогда возникает великолепный эффект: бледно-лимонное небо с силуэтами одиноких сосен на нем, похожих на изысканные черные кружева.

Порой небо бывает красным, порой – очень нежного, нейтрального оттенка, по-прежнему бледно-лимонное, но уравновешенное нежно-лиловым.

У меня также есть вечерний эффект сосны – вновь на розовом и желто-зеленом фоне. Словом, вскоре ты увидишь эти картины – первая, «Пшеничное поле», только что отправлена. Надеюсь, что до скорого, передавай горячий привет Йо.

836. Br. 1990: 838, CL: 622. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, суббота, 4 января 1890

Дорогой Тео,

спасибо за письмо, и, хотя я писал тебе вчера, отвечаю на него сразу же.

Никогда еще я не работал с таким спокойствием, как над последними картинами, – ты получишь несколько штук, как я надеюсь, одновременно с этим письмом. Пока же я охвачен сильным унынием. Но поскольку этот приступ прошел за неделю, стоит ли говорить себе, что он может повториться? Для начала мы не знаем и не можем предвидеть, как и в какой форме это случится.

Продолжим же работать, сколько возможно, как если бы ничего не произошло. Вскоре я смогу выходить – когда станет не слишком холодно, и тогда я постараюсь завершить начатое здесь.

Чтобы дать представление о Провансе, необходимо написать еще несколько картин с кипарисами и горами.

Примеры тому – лощина и другой вид гор, с дорогой на переднем плане. Особенно «Лощина», которая все еще здесь, так как не просохла. А также вид парка с соснами. Понадобилось много времени, чтобы наблюдать за тем, как выглядят сосны, кипарисы и т. д. в здешнем прозрачном воздухе: неизменные линии, которые встречаешь на каждом шагу.

Действительно, в прошлом году кризис возобновлялся несколько раз – и тогда нормальное состояние возвращалось именно во время работы. Вероятно, и сейчас будет так же. А потому веди себя, словно ничего не случилось, ведь мы тут совершенно бессильны. Куда хуже было бы впасть в состояние моих товарищей по несчастью, бездельничающих днями, месяцами, годами, – я ведь много раз говорил это тебе и повторил г-ну Салю, заставив его пообещать, что он никогда не порекомендует эту лечебницу. Работа позволяет мне сохранить кое-какое присутствие духа и дает возможность выбраться отсюда рано или поздно.

Сейчас я держу в уме созревшие картины, заранее вижу те места, которые хочу написать в ближайшие месяцы. Зачем же мне менять средства выражения?[334]

Если предположить, что я уеду отсюда, нам придется прикинуть, нельзя ли что-нибудь предпринять с моими работами; у меня будут и свои, и чужие, и я, может быть, попробую понемногу заняться торговлей. Ничего не знаю заранее, но не вижу причин не написать здесь еще картин, которые мне понадобятся после отъезда отсюда. Еще раз: я не могу совершенно ничего предсказать, я не вижу выхода, но вижу, что пребывать здесь до бесконечности невозможно. И чтобы не торопить, не подгонять события, пусть все идет своим чередом, пока я тут.

Вчера я послал 2 картины в Марсель, сделав тем самым подарок другу Рулену: белый сельский домик среди олив, пшеничное поле на фоне лиловых гор, черное дерево – как на большой картине, что я тебе посылал. Г-ну Салю я отдал небольшую картину с розовыми и красными геранями на совершенно черном фоне, вроде тех, что я делал в Париже.

Что до денег, присланных тобой, то 10 франков ушло г-ну Пейрону, ссудившему их мне в прошлом месяце, 20 франков я дал на новогодние подарки, 10 потратил на отправку картин и прочие расходы, так что на руках у меня остается еще 10 франков.

Я только что закончил писать небольшой портрет одного из здешних служителей, который хотел послать его матери; итак, я возобновил работу, и г-н Пейрон, вероятно, не разрешил бы этого, если бы видел препятствия. Он говорит мне: «Будем надеяться, что это не повторится» – в точности то же, что всегда. Он говорил со мной очень по-доброму, все это его не удивляет, но он не видит готового лекарства, и, пожалуй, лишь время и обстоятельства могут сделать что-нибудь.

Мне очень хотелось бы снова поехать в Арль, не сейчас же, а, например, в конце февраля: прежде всего, чтобы повидаться с друзьями – это всегда взбадривает меня, – и затем, чтобы проверить, могу ли я рискнуть и совершить поездку в Париж.

Очень рад приезду сестры. Передавай горячий привет ей и Йо, и давай не будем тревожиться ни о тебе, ни обо мне. Так или иначе, это длилось не так долго, как в прошлом году, и, значит, можно надеяться, что со временем все пройдет. Ну что ж, удачи. Крепко жму руку.

839. Br. 1990: 841, CL: 623. Тео Ван Гогу. Сен-Реми-де-Прованс, понедельник, 13 января 1890, или около этой даты

Дорогой Тео,

спасибо за твое последнее письмо. Надеюсь, Вил оправилась от болезни и та оказалась не серьезнее того, о чем ты говорил. Большое спасибо также за присылку холстов и красок, которые только что прибыли. У меня в голове достаточно мотивов для картин – до того времени, когда погода позволит работать снаружи.

Мне приятно слышать то, что ты говоришь о копии с Милле, – «Вечер» нравится мне. Чем больше я размышляю, тем больше нахожу в этом смысла – стремиться воспроизводить работы Милле, которые он не написал маслом из-за нехватки времени. Работать над его рисунками или же гравюрами по дереву означает не просто копировать их, а скорее переводить на другой язык – язык красок, впечатлений от светотени и черного и белого. Работая в этом духе, я только что закончил три остальных «Времени дня» по гравюрам на дереве Лавьея. Это отняло у меня много времени и сил. Ведь ты знаешь, что этим летом я уже написал «Полевые работы». Однако эти копии – когда-нибудь ты увидишь их – я не стал посылать, поскольку в сравнении с теми, другими, это скорее пробы, но они хорошо послужили мне для «Времен дня». Позже – кто знает? – я, может быть, сделаю с них литографии. Любопытно, что скажет г-н Лозе? Им придется сохнуть еще с месяц, трем последним, но когда ты получишь их, то увидишь, что они проникнуты глубоким и искренним восхищением Милле. Пусть их критикуют или презирают как копии, в этом все же есть смысл – стремиться к тому, чтобы сделать работы Милле более доступными широкой публике.

Сейчас я вновь поговорю о том, что, по моему мнению, мы могли бы сделать в будущем для уменьшения трат. В Монтверге есть клиника, где служил охранником один из здешних работников. Он рассказал мне, что там платят всего 22 су в день и заведение даже снабжает больных одеждой. Затем, их посылают работать на земли, принадлежащие заведению, там есть кузница, столярная мастерская и т. д. Как только меня узнают получше, думаю, мне разрешат писать картины, и затем, это дешевле, во-первых, и там можно работать над чем-нибудь, во-вторых. Итак, проявив добрую волю, там можно не быть несчастным и не вызывать к себе слишком уж много жалости. Но даже если оставить мысль о Монтверге и вернуться в Голландию –