еще хуже, себе, – как я могу порвать с ним и не думать об этом? Все вокруг потемнело. Я как будто утратила зрение и речь. Ты бы так себя чувствовала, если бы умер Феликс. Совершенно раздавленной.

В этих словах был упрек, который мать поняла, но на который не могла ответить. Гетта обвинила ее в том, что она чересчур занята сыном, поэтому не любит дочь.

– Ты не знаешь жизни, Гетта, – сказала она.

– Сейчас, по крайней мере, я получаю урок.

– Думаешь, тебе хуже, чем другим до тебя? По тому немногому, что ты видишь вокруг, можешь ли ты заключить, что девушки обычно выходят за тех, к кому лежит их сердце?

Она сделала паузу, но Гетта молчала.

– Мари Мельмотт любила твоего брата не меньше, чем ты – мистера Монтегю.

– Мари Мельмотт!

– Она думает о своих чувствах столько же, сколько ты о своих. Дело в том, что ты живешь в мечтах. Надо очнуться от грез, сбросить их с себя и понять, что ты, как и другие, должна позаботиться о себе. Люди по большей части едят черствый хлеб, а не пирожные. Девушка, думая о замужестве, должна это помнить. Если она богата, то может перебирать женихов, если нет – должна выйти за того, кто ее выберет.

– Так девушка должна выходить замуж, даже не задумываясь, нравится ли ей мужчина?

– Она должна воспитать в себе любовь к жениху, конечно, если партия подходящая. Я бы не хотела, чтобы ты вышла за порочного человека ради его богатства или за кого-то, известного своей жестокостью и самодурством. Твой кузен Роджер…

– Маменька, – сказала Гетта, вставая, – поверь, ничто не заставит меня выйти за кузена Роджера. Мне ужасно, что ты это предлагаешь, зная, что я всем сердцем люблю другого.

– И так ты говоришь о том, кто поступил с тобой в высшей степени бесстыдно?

– Я не знаю ни о каком бесстыдстве. С какой стати я должна оскорбляться из-за того, что ему нравилась женщина, которую он узнал задолго до встречи со мной? Да, это ужасно и очень прискорбно, но я не вижу для себя никаких причин сердиться на мистера Пола Монтегю.

И она, не дожидаясь ответа, вышла из комнаты.

Леди Карбери очень опечалилась. Она сама своей настойчивостью вынудила дочь отпустить Полу Монтегю его грехи и ослабила барьер, который старалась между ними воздвигнуть. Однако больше всего ее убивал нереалистический, романтический взгляд Гетты на жизнь. Что с ней будет, если не выбить из нее эту дурь?

Во второй половине дня Гетта совершенно одна вверилась тайнам Мэрилебонской подземной железной дороги и успешно вышла у Кингз-Кросс. Она заранее изучила карту и отсюда пешком добралась до Ислингтона. Гетта знала название улицы и номер дома, но у двери не сразу решилась остановиться и взяться за молоток. Она прошла до конца тихой пустой улочки, силясь собраться с мыслями и найти слова, с которых начнет свою странную просьбу. И еще она пыталась определить свое поведение на случай, если эта особа станет ее оскорблять. Гетта не была трусихой, но сомневалась, что сумеет ответить на грубую речь. В крайнем случае всегда можно сбежать. Даже если случится худшее, вряд ли женщина помешает ей уйти. В конце улочки Гетта повернула назад, быстро дошла до двери и постучала. Почти сразу ей открыла Руби Рагглз, и Гетта назвала свое имя.

– Ах ты, батюшки… мисс Карбери! – проговорила Руби, вглядываясь в лицо незнакомки. «Да, уж верно, она сестра сэра Феликса».

Впрочем, Руби не посмела ничего спросить. Она сказала всем вокруг, что сэр Феликс ей теперь никто и Джону Крамбу можно вернуться. И все равно сердце у нее трепетало, когда она вела мисс Карбери в гостиную квартирантки.

Хотя был июль, Гетта вошла под вуалью, которую опустила на лестнице из внезапного страха перед взглядом соперницы. Миссис Хартл встала с кресла и шагнула к гостье, протягивая ей обе руки. Для встречи она оделась с величайшим тщанием – очень просто, в черное, без всяких украшений, без ленты, цепочки или цветка, однако для некой женской цели постаралась выглядеть как можно лучше. Хотела ли она оправдать перед соперницей первый выбор их общего возлюбленного или показать английской девушке, что у американок может быть свое очарование? В каждом ее движении сквозила грациозная плавность, на губах играла любезная улыбка. Гетта в первый миг почти онемела от ее красоты – от красоты и безупречного самообладания.

– Мисс Карбери, – проговорила миссис Хартл низким грудным голосом, который в былые дни завораживал Пола почти так же, как ее внешность. – Нет надобности говорить, до чего любопытно мне вас увидеть. Могу ли я попросить вас отодвинуть вуаль, чтобы мы как следует друг друга рассмотрели?

Гетта, ошеломленная, не зная, как сказать хоть слово, убрала вуаль, по-прежнему глядя на миссис Хартл. Ей не рассказали, как та выглядит, но она ожидала чего-то совершенно иного! Ей представлялась крупная женщина, грубая, румяная и с яркими глазами. В действительности они обе были смуглые, с почти черными волосами и одинаковым цветом глаз. Гетта думала об этом всего миг, но мысленно признала, что не может тягаться с миссис Хартл красотой.

– Так вы решили ко мне заглянуть, – сказала миссис Хартл. – Сядьте, чтобы я могла на вас смотреть. Я рада, что вы ко мне пришли, мисс Карбери.

– А я рада по крайней мере, что вы не сердитесь.

– За что мне сердиться? Будь эта встреча мне неприятна, я бы от нее отказалась. Не знаю почему, но для меня видеть вас – своего рода удовольствие. Не правда ли, для нас, женщин, беда стать игрушкой мужчин? Итак, этот Лотарио, который был когда-то моим, дурно поступил и с вами. Это так? Он больше не мой, и вы можете смело просить меня о помощи, если я чем-нибудь могу быть вам полезна. Будь он американцем, я бы сказала, что он дурно обошелся со мной, но, поскольку он англичанин, возможно, это не так. А теперь что я могу для вас сделать или что сказать?

– Он написал, что от вас я могу услышать правду.

– Какую правду? Я, безусловно, не скажу вам ничего, что не было бы правдой. Вы тоже с ним поссорились? Да?

– Безусловно, я с ним поссорилась.

– Я не любопытна, но, возможно, вам лучше рассказать мне, как это вышло. Я очень хорошо его знаю и догадываюсь, что он может причинить обиду. Сегодня он полон юношеского пыла, завтра опаслив, как старик. Однако не думаю, что с вами ему было