– Ну, земные клады, про которые вы здесь толкуете.

– Земные клады не каждому даются, – сказал старик. – Работать надо, а не искать.

На спуске к реке загромыхала телега. Удившие ребятишки метнулись к ней с криками:

– Кино! Кино едет…

Невысокий парень в серой кепке с какой-то рыхлой сонной физиономией спрыгнул с телеги, взял под уздцы лошадь и стал заводить ее на паром.

– Вань, какую картину привез? – спросил Семен.

– «Дай лапу, друг», – нехотя ответит тот.

– Дак ты же эту лапу на той неделе привозил! – удивился старик.

– Есть еще «Вижу солнце», – сказал киномеханик.

– И солнце ты нам показывал. Да мы и без тебя видим его каждый день.

– А я виноват, если других нет?

– Как это нет? Скажи – другие разобрали, а тебе опять лапу сунули.

– Показать бы тебе Москву за эту лапу, – сказал Семен.

– Да идите вы!.. Что дают, то и везу.

– В этой жизни, Ваня, надо брать все самому, а не ждать, когда дадут… Закон! – наставлял Семен.

Лошадь на припаромке стала, заупрямилась.

– Н-но, травоядное! – тянул ее за обороть киномеханик.

– У нее двигатель под хвостом, как у ракеты. Ты ее под хвост ширни! – скалил зубы Семен.

– Да иди ты!..

Наконец телега отгромыхала по бревенчатому настилу, и старик отвязал чалку. Киномеханик, въехав на паром, снова уселся на телегу.

– Помог бы паром столкнуть, – сказал старик, упираясь шестом в берег.

– У меня государственное имущество, – ответил киномеханик важно. – Куда ж я от него?

– Его что, лошадь съест, твое имущество?

– Давай, дед, упирайся! – крикнул Семен. – Крепи союз труда и обороны.

– Обормот, – выругался старик.

По берегу от дальних домов вьюном сбегал мальчишка.

– Ну, что? Придет Любка? – спросил его Семен.

– Ее там нет.

– А где ж она?

– Не знаю. Наверно, на станах.

– Плохо дело! Приказ надо выполнять до конца. Сбегай на станы, разузнай и доложи мне! Ну, не в службу, а в дружбу.

– Это уже не дружба, дядь Семен, а работа. А за работу деньги платят.

– Ого! Силен бродяга… А между прочим, резон. – Он достал из кармана двугривенный. – На, в кино сходишь. Стоп! – остановил он мальчика. – Давай лучше так: сбегай в магазин, принеси мне пол-литру. Вот тебе деньги… И закусь – банку джема. А Люба сама придет.

* * *

Любка появилась с другого берега. Она так же стояла посреди парома и равнодушно глядела, как старик, вихляя телом, натужно сипит и шлепает по воде своим правилом. Наряд на ней был самый будничный – выгоревшая в синеватый горошек кофточка, да коротенький зеленый сарафанчик, да синие полукеды на босую ногу. И в одежде, и в ладной ее, крепко сбитой фигурке с маленькой неразвитой грудью было что-то еще детское, – и круглое личико ее исшелушилось на скулах и носу, как у школьницы, и волосы заплетены в косы. И только руки ее были полные, сильные, с налитыми от работы красными пальцами.

Семен встретил ее пьяной ухмылкой, он поднял с земли поллитру водки, уже наполовину выпитую, и сказал:

– Салют!

– Тебе чего?

– Как чего? Тебя. Вот, за твое здоровье пил… Вдвоем со сваей. Об настил чокался. – Он ткнул бутылкой в сваю.

– Оно и видно, что чокнутый, – сказала Любка, пытаясь пройти по настилу припаромка.

Семен встал, растопырил руки, загородив ей дорогу.

– Не дури! Мне на дойку пора.

– Обождут твои коровы.

– Еще чего? Думаешь – все бездельники, как ты.

– Ишь ты, какие мы важные! – Семен покрутил руками.

– Эй, обормот! Не видишь – человек занят? – сказал старик.

– Ты не туда смотришь. Ты вон куда смотри. – Семен указал старику на другой берег, где появился грузовик, но дорогу Любке уступил.

Она поднялась на берег. Семен догнал ее и обхватил сзади, облапив ее грудь, тяжело дыша ей в ухо.

– Отпусти!

– А что мне за это будет?

– Ты только об этом и думаешь…

– А ты об чем?

– Сказала б я тебе…

– Скажи.

– Отстань… ну! Вон люди смотрят.

– Иди ты!

– Дурак! – Она, упершись ему локтями в живот, с трудом вырвалась.

– Ну чего ты, чего? – забормотал он, подступая к ней снова и ловя ее за руки.

– Пусти, слышишь! Не то закричу…

– Кричи.

– Дядь Ва-а-нь!

– Ты чего, очумела? – опешил Семен, отступая.

– Ах ты, трус! Ах ты, мерзавец!..

Любка, раскрасневшаяся не то от гнева, не то от борьбы, вдруг ударила его наотмашь по уху.

– За что?

– За все.

– Бей еще!

– Другие добавят. – Любка пошла прочь.

– Может, все-таки пояснишь? – догнал ее Семен.

– А тебе непонятно?

– Допустим.

– Ты когда вернулся, что говорил? Устроюсь на работу – поженимся…

– Как же мы поженимся, если я не работаю?

– Так поступай на работу!

– Здесь, за семьдесят рэ? Нет, это не для меня.

– Ну, поедем в город…

– В общежитие, что ли? – усмехнулся Семен.

– Для чего же ты говорил? Для чего?!

– Мало ли что говорят.

– Вот именно… Язык без костей. Потешил – и пошел дальше. Ступай! Переживем. – Любка отвернулась и стала глядеть в землю, оглаживая носком дорожную пыль.

– Ты думаешь, я так, для забавы? По расчету, да? Эх ты… Я сам ничего не знаю.

– Пора знать. Ходишь, как бык в загоне, только землю топчешь. Хоть бы людей постыдился.

– А что мне люди? Может, у меня душа не лежит к этим местам. Не хочу я вилами навоз выкидывать от чужих коров.

– Заведи свою.

– Я про дело говорю. Ноне к коровам пошлют, завтра – к свиньям. А я хочу сам выбирать, делать что по душе. Поняла? Может, мне другие горизонты нужны. Размахнуться.

– Вот и ступай, размахивайся. Ищи свои горизонты.

– Ладно. – Он снова потянулся к ней руками.

– Отстань! И не приходи больше на станы…

– Ты что ж там, одна, что ли? – криво усмехнулся Семен.

– Эх ты, кобеляка бесстыжий! Только приди – головешкой всю твою щетину спалю.

* * *

Поздно вечером старик-паромщик сидел возле костра и ел уху. Его неуклюжий паром притулился темной глыбой к берегу. А с той стороны долго и настойчиво кричали:

– Паро-о-ом! Паро-о-ом!

Старик ел уху и ворчал себе под нос:

– И чего ты надрываешься… Пока не съем, никуда я не поеду.

– Хлеб-соль, дядь Иван, – раздалось из темноты. Старик отвернулся от огня и с трудом разглядел пешехода. Это был Семен.

– Хлеб-соль, – повторил тот, подходя.

– Ем да свой, а ты так постой, – ответил старик.

– А кто там орет, с того берега?

– Паро-о-о-ом! – раздалось оттуда.

– Кто его знает, – ответил старик. – Вроде бы знакомый голос, да никак не признаю.

Послушал и Семен.

– Нет, что-то не узнаю.

Он присел к