– Что ты тут делаешь?

Она тоже говорила как родитель, и, не изменяя своим принципам, я проигнорировал ее вопрос.

Я попробовал встать, но, скривившись, заметил, что из моей ноги что-то торчит. Стекло. Огромный осколок, врезавшийся в мое колено при падении на асфальт.

– Зачем ты это делаешь? – ее голос был грустным, а не осуждающим. Не испуганным и даже не настороженным. Просто грустным, словно она безуспешно пыталась меня понять. – Почему ты постоянно рисуешь на чужой собственности?

– Это общественная собственность. Всем плевать.

Глупое заявление, но я не мог объяснить ей правду. Или кому-либо другому. Потому даже и не пытался.

– Шарлотте Баттерс было не плевать. И уж тем более мисс Мюррей.

– И что, теперь ты вышла на охоту, чтобы уберечь общество от краски?

Тоннель окружали одни лишь поля высокой золотистой пшеницы… или что там растет у них в Юте. У съезда с эстакады ютилась небольшая кучка предприятий, но они были просто крошечным островком в золотом море.

– Не-а. Я видела, как ты уехал в сторону Нифая.

Я глуповато на нее уставился.

– Твои фары светили мне в окно при отъезде, а я не спала.

Что-то не складывалось. Я рисовал тут как минимум час.

– Я каталась по округе, пока не нашла тебя, – увидела твой джип на обочине, – тихо закончила Джорджия.

Ее откровенность поражала меня. Такая бесхитростная… Когда Джорджия пыталась скрыть свои чувства, я видел ее насквозь. Она была как стекло – чистое, прозрачное и ясное, как день. И, подобно стеклу, ее честность ранила меня.

Я выдернул осколок из колена, попутно проклиная все вокруг, но отвлекающий маневр сработал – Джорджия тут же сосредоточилась на ране. Она посветила фонариком, чтобы лучше ее рассмотреть, и выругалась одновременно со мной, увидев кровь, от которой мои штаны казались черными в сиянии луны.

– Да это пустяк, – я пожал плечами. Но как же она болела…

– Пойдем. У меня под сиденьем лежит аптечка.

Она подозвала меня фонариком, вырисовывая дугу лучом света, и подождала, пока я последую за ней. Что я и сделал.

Джорджия открыла дверь, достала оранжевую пластиковую аптечку из-под пассажирского места и похлопала по нему.

– Ты сможешь забраться на сиденье?

Я кивнул.

– Это всего лишь царапина… Надеюсь, ты не собралась ампутировать мне ногу?

– Ну, кровоточит она чертовски сильно.

Усевшись, я приподнял раненую ногу, и Джорджия принялась играть в доктора. Я уставился на ее светлую макушку и уже в миллионный раз задался вопросом, почему она до сих пор не плюнула на меня. Что во мне так ее привлекало? Девчонка любила, когда ей бросали вызов, это и слепой бы заметил. Я наблюдал, как она перепрыгивала через заборы и мчала по полям на своем черном коне, словно стремилась взмыть в небо. Наблюдал, как она обхаживала и подлизывалась к жеребцу, пока не околдовала его до такой степени, что теперь он бежал к ней по первому зову. Но я не животное и не хотел быть ее новой добычей, хотя все шло именно к этому.

От этой мысли я разозлился, и как только Джорджия закончила, я опустил ногу и молча направился к своему джипу. Она засеменила за мной.

– Поезжай домой, Джорджия. Ты нарушаешь еще один мой закон. «Не преследуй меня».

– Это твои законы, Моисей. Я на них не подписывалась.

Я услышал, как она споткнулась, и невольно остановился. Повсюду валялось битое стекло и банки из-под пива. По выходным это место было излюбленной точкой сборищ пьяных школьников, на что и указывала куча пустых бутылок. Я не хотел, чтобы Джорджия тоже поранилась. Подойдя к ней, я взял ее за руку и провел обратно к машине.

– Возвращайся домой, Джорджия, – повторил я, но на сей раз более мягким тоном.

Затем открыл дверь ее ржавой колымаги по прозвищу Миртл, которая ездила со скоростью черепахи.

– Почему ты нарисовал ту девушку на эстакаде? Зачем? Что это значит? – в ее голосе слышалась грусть, как будто ее предали. Каким образом – черт ее знает.

– Я увидел ее фотографию и захотел нарисовать, – с легкостью ответил я.

Это почти правда. На самом деле никакой фотографии я не видел, хоть она и висела на почтовой доске объявлений. Но лицо Молли возникло в моей голове.

– Она тебе понравилась?

Я равнодушно пожал плечами.

– Она симпатичная. Жаль. Мне нравится рисовать.

Она и вправду была симпатичной. Мне действительно было ее жаль. И мне нравилось рисовать.

– Ты ее знал?

– Нет. Но я знаю, что она мертва.

Джорджия пришла в ужас. Даже в темноте, освещаемой одной луной, я видел, как сильно ее расстроили мои слова. Наверное, мне этого хотелось. Хотелось, чтобы она боялась.

– Откуда?

– Потому что такова участь большинства детей с объявлений о пропаже. Она местная, верно?

– Не совсем. Она из Санпита – такой же маленький округ, как и наш. Странно, что она просто исчезла. Это уже вторая девушка за последний год. Очень… странно. Это немного пугает, понимаешь?

Я кивнул. Девушку звали Молли, и она определенно умерла. В моей голове постоянно возникали видения из ее жизни. Не смерти. Только жизни. Я надеялся, что теперь она оставит меня в покое. Наше «общение» и так затянулось. Я понятия не имел, почему она вообще мне явилась. Обычно существовала какая-то связь, но я никогда не встречал Молли. Однако я надеялся, что теперь она все же уйдет. Стоит их нарисовать, как они тут же исчезают. Таким образом я приносил им дань уважения, и, как правило, этого было достаточно.

– И твой приезд сюда посреди ночи, чтобы нарисовать ее… это тоже странно, – храбро произнесла Джорджия, глядя мне прямо в глаза.

Я снова кивнул.

– Ты боишься, Джорджия?

Она просто смотрела на меня, словно хотела пробраться мне в голову. Моя маленькая укротительница лошадей, пытающаяся укротить и меня. Я помотал головой, чтобы прочистить ее. Джорджия не моя укротительница. Она вообще не моя.

– Боюсь, Моисей. Боюсь за тебя. Все увидят этот рисунок. Полиция увидит. Люди подумают, что ты что-то сделал с этой девушкой.

– Так думают, куда бы я ни поехал, Джорджия. Я привык.

– Ты всегда рисуешь мертвых людей?

Ее голос хлыстом рассек тишину, и правда ударила мне в лицо – со всеми трещинами и болью, присущими тайнам.

Я попятился от изумления, что она так легко меня раскусила. Затем пошел к джипу, желая лишь одного: бежать, бежать, бежать. Почему я не мог просто сбежать? До окончания школы оставалось еще семь месяцев, но я уже работал над своим аттестатом и копил деньги. Семь месяцев. А