Шрифт:
Закладка:
— Не сдам!
— То есть как не сдашь? А мы отберем? Колхозы будут приезжать и брать лес по нашему указанию.
— Попробуйте только! У меня вон два ствола… — Фомич кивнул на прислоненное к бревнам ружье. — Кто сунется — уложу на месте.
— А за разбой знаешь что бывает?
— Я охраняю государственное имущество. Кто меня поставил, тот и снимет.
— Так мы же договорились с начальником ГЭС, голова два уха.
— Этого не может быть! — опешил Фомич.
— Пошли к телефону!
Тимошкин покатился вперед, за ним — ружье наперевес — понуро шел Фомич.
— Ты чего мне в спину целишь? — обернулся Тимошкин. — Я тебе кто? Арестованный? Иди рядом! И пушку закинь за спину.
В клубе возле телефонной будки сидели верхом на скамье Пашка Воронин и свистуновский киномеханик и резались в шашки.
— Сидите, сидите! — царственным жестом успокоил их Тимошкин.
Впрочем, они и не думали вставать, только посмотрели на него исподлобья.
— Мне позвонить надо, — сказал Тимошкин.
— Звоните, — кивнул на телефон Пашка и снова склонился над доской.
— Почта? Дайте мне Тиханово! Это Тиханово? А? Тимошкин говорит. Соедини-ка меня с гидростанцией. Начальника, да! Прямым проводом, да. Товарищ Кошкин? А! Тимошкин говорит. Мы тут забираем лес. В Прудках, в Прудках. А Кузькин в колхоз пойдет! Ну, как договаривались. Хорошо, передам ему. До свидания! — Тимошкин положил трубку. — Ну вот, начальник не возражает, — сказал он Фомичу и чуть не замурлыкал от удовольствия. — Сдавай по акту лес и топай в колхоз на работу.
При этих словах Пашка и киномеханик вскинули, как по команде, головы и уставились на Тимошкина.
Фомичу показался этот телефонный разговор подозрительным: и то, как больно скоро соединили Тимошкина с Раскидухой, и этот прямой провод… И главное — так просто и нахально выгоняли его, Фомича. А тот приезд начальника что ж тогда значил? Смеются они, что ли, над ним? Да неужели его начальник такой двуличный человек?
— Ну-ка, отойди в сторону! — Фомич оттер Тимошкина и снял трубку: — Свистуново? Нюра, это Кузькин говорит. Мне бы вызвать Раскидуху. Начальника.
— Долго ждать придется, дядя Федя, — ответила телефонистка.
— Вот те раз! Только же давали Раскидуху!
— Это не через меня. Может, через Тиханово.
— Давай, как знаешь. Все равно буду ждать.
Фомич припал к трубке и долго слушал монотонный, вялый голос телефонистки: «Алле-у-у! Самодуровка, Самодуровка! Алле-у-у! Брехово!.. Алле-у-у!.. Алле-у-у!» И Фомичу чудилось, будто это лепечет на лесной опушке птичка-сплюшка: «Сплю-у-у, сплю-у-у. Брехово!.. Сплю-у-у, сплю-у-у».
Наконец Брехово ответило, и телефонистка оживилась:
— Брехово! Дайте Раскидуху! А? Начальника соедините?..
И вот в трубке послышался знакомый голос начальника ГЭС:
— Слушаю!
— Это Кузькин говорит, из Прудков!
— В чем дело? Колхозы приезжают за лесом?
— Еще нет. Мне передали из райисполкома, будто вы вместе с ними решили меня с работы того… — У Фомича пересохло в горле, он глотнул слюну и наконец произнес: — Снять.
— Со мной говорил вчера Мотяков, — ответил, помолчав, начальник. — Видите ли, товарищ Кузькин, вы, оказывается, колхозник. А нам не разрешается принимать колхозников на работу, да еще без согласия колхоза. Вот Мотяков и жаловался, что я колхозников у него переманиваю.
— Да я же отпущен из колхоза. У меня есть и справка, и паспорт! — крикнул Фомич.
Пашка с киномехаником давно уже отложили свою игру и теперь с напряжением слушали этот разговор.
— Меня же отпустили, понимаете, отпустили! — Фомич изо всех сил дул в трубку.
— Да вы не волнуйтесь, товарищ Кузькин, — ответил наконец далекий начальник. — Я ведь не сказал, что мы вас снимаем. При всех условиях работайте до конца. А там видно будет.
— А сейчас вы тут ни с кем не говорили? — поглядывая на Тимошкина, осторожно как бы спросил Фомич.
— Где это тут? У тебя или у меня?
— По телефону из Тихановского района сейчас никто с вами не говорил?
— Нет. А что?
— Да тут передо мной стоит один тип. — Фомич теперь жег глазами Тимошкина. — Прохвост в соломенной шляпе. А еще руксостав!..
Пашка и киномеханик, начиная понимать, в чем суть дела, выжидательно улыбались и нахально смотрели на Тимошкина. Тот снял шляпу и отер взмокший лоб.
— А что такое? — спрашивал начальник Фомича.
— Говорит, будто вы приказали меня выгнать. А лес по общему акту сдать ему.
— Что за чепуха! Не слушайте вы никого. Работайте, товарищ Кузькин.
— Вы бы с ним поговорили. Он тут вот передо мной стоит. Я ему сейчас трубку передам. — Фомич сунул Тимошкину трубку, но тот шарахнулся от нее, как от горящей головешки, и в дверь.
А вслед ему оглушительно хохотали Пашка с киномехаником.
На другой день с утра понаехали из колхозов и на лошадях, и на машинах, выстроились у фермы табором. Каждый к себе тянет — поскорее бы нагрузиться. Все — Фомич да Фомич! А что Фомич! На четырех ногах, что ли? И так совсем закрутился…
Сначала решил отпустить подводы из дальних колхозов. Уже нагрузились было хохловские, осталось подсчитать кубатуру да подписи поставить, как прибежала плачущая Авдотья. У Фомича сердце так и екнуло:
— Что случилось? Ай с ребятами что?
— Федя, хлеб нам не дают в магазине.
— Как так не дают?
Был вторник — хлебный день, и Фомич не понимал, почему не дают.
— Продавец говорит, район запретил. Сам Мотяков звонил: не давать Кузькину хлеба… — Авдотья утирала слезы концом пестрого платка, повязанного углом. — Чем же мы теперь кормить свою ораву станем? Ой, господи!
— Да не реви ты! Разберемся — уладим.
Фомич сказал хохловским колхозникам, уже нагрузившим подводы:
— Подождите уезжать! Я сейчас обернусь! — И побежал через выгон к магазину.
Возле древней кирпичной кладовой с отъехавшей задней стенкой, из расщелин которой тянулись тонкие кривые березки, толпилось человек пятнадцать — все больше баб да старух, — хлебная очередь. А в полуразваленной кладовой — наследство попа Василия — размещался прудковский магазин.
— Что это еще за новости на старом месте? — спросил Фомич, входя в темное помещение.
— Я не виноватая, — сказала продавщица Шурка Кадыкова. — Гузенков приезжал… Говорит, райисполком запретил продавать тебе хлеб… Мотяков! Уж не знаю почему.
— А чего ж тут
