Люди на площади радовались, а палач гордился собой, и по праву.

Все он делал быстро и ладно.

Последней была Магда Липке. Она не боялась, женщина успела за свое черное дело многое получить, и те казни, что ей еще предстояло пройти, ее уже не пугали. На эшафот шла сама. Твердой походкой. Когда с нее снимали ее драную одежду, не стеснялась стоять голой перед тысячей человек и даже не взглянула на попа, говорившего ей что-то.

Магда Липке всех собравшихся раздражала своей заносчивостью. Городские молча наслаждались ее позором, никто из них не крикнул бы ничего, все боялись ее родственников, а вот те, что приехали из соседних мест, стали свистеть и кричать:

– Палач, ты ей спесь-то укороти. Чего она такая?

– Крепче бей ее! Ишь, выпятила свою мохнатку старую, стоит, гордится!

– Порви ей шкуру-то, а то прежних ты только гладил.

Сыч учел пожелания людей, да и не нужны они были, так ненавидел он эту сволочную бабу.

И как только ее привязали к столбу, он размахнулся как следует и со звонким хлопком врезал ей по спине, сразу рассек кожу.

Магда Липке не выдержала, застонала тяжело и протяжно, а народ обрадовался:

– Ты глянь, проняло спесивую, завыла!

– Вжарь ее еще, палач, чтобы прочувствовала!

И каждый следующий удар был соревнованием, палач старался бить, чтобы женщина выла, а она пыталась держаться, чтобы молчать. Но палач победил. Последние страшные удары она вынести не могла, орала на всю площадь, чем радовала толпу. А уж на последнем так и вовсе взмолилась:

– Господин, не бейте больше, простите, сил нет. Нет сил терпеть.

Сыч рад был слышать, как она его «господином» зовет, очень рад, но не простил и ударил последний раз. А люди ликовали на площади:

– Заскулила, гордая!

– Палач, пиво тебе от нас будет.

– И свиная нога!

Фриц Ламме кланялся, довольный. Но дело еще было не закончено.

Женщину отвязывали от столба, крутили ей руки, а она говорила как заведенная, глядя на палача:

– Господин, простите меня, простите.

– Рот открой, – сухо ответил Сыч.

Магда Липке послушно открыла рот.

То ли палача она уговорила, то ли он выполнял наказ святых отцов, но язык ей весь резать не стал, отнял лишь маленький кусочек, как и остальным бабам. Показал всем клещи и крикнул:

– Это все, последняя, эй, кто там обещал мне пива?

Магду Липке несли с эшафота, сама она идти не могла, вся спина ее была располосована кнутом до мяса. А толпа смеялась. Появились музыканты, торговцы кренделями и сосисками, бочки с пивом. Кто-то стал расходиться, а другие покупали еду.

– А что, – говорил отец Иоганн, – наверное, и поросенок уже поспел.

– Да-да, – соглашался отец Иона, – должен поспеть.

После казни он, кажется, стал себя чувствовать получше.

Волков поехал в трактир, туда же направились и святые отцы. Ёган, брат Ипполит и Максимилиан сопровождали кавалера. Сыч остался на площади, обещал скоро быть, а Брюнхвальд исчез еще до того, как Магде Липке отрезали язык. Кавалер так увлекся действием, что не заметил отсутствия ротмистра, но точно знал, куда тот делся. Потому что с площади исчезла и вдова Вайс.

Было утро, Волков рассчитывал, что, как только святые отцы отобедают, он расплатится с трактирщиком и уже сегодня они все отправятся дальше на юг, а в дороге им будут встречаться менее дорогие трактиры, чем тот, в котором они живут сейчас.

У кавалера все еще шел этот чертов пост, и попы даже не пригласили его за стол, чтобы не смущать. А поросенок казался очень аппетитным. Волков сидел над тарелкой проса на постном масле, и все, что мог себе позволить, так это пиво.

И еще он ждал бургомистра Гюнтерига с деньгами, а потом ему предстоял неприятный разговор с трактирщиком. Кавалер даже предположить боялся, какая сумма ему окажется выставлена. Монахи-то жили на широкую ногу. Спали в хороших комнатах, на перинах и простынях, а уж ели…

Бургомистр принес положенные пятьдесят два талера. Попрощался. Был вежлив, хотя взгляд его говорил: век бы вас всех не видеть.

Настроение у рыцаря было плохое. Но делать нечего, и он позвал трактирщика Фридриха. Тот сел напротив и сухо сказал:

– За все с вас восемь монет и двадцать два крейцера.

– Что? Сколько? Да ты в своем уме? – удивлялся Волков. Он, конечно, подозревал, что денег тут они потратят много, но не столько же!

Видимо, трактирщик был готов к такой реакции, он своей лапой приложил к столу лист бумаги – видно, грамотный оказался мерзавец, и стал грязным ногтем водить по строкам, приговаривая:

– Первый день, комнаты господам, комнаты холопам. Еда господам, еда холопам и солдатам. Фураж лошадям. Вода и уборка лошадям – сами убирали, так я и не приписываю. За еду лишнего не беру, все, что дали вам на стол или солдатам вашим, вот тут записано. Вот все цены. Итого за первый день постоя один талер двенадцать крейцеров.

– Талер, двенадцать! – морщился Волков. – Бандит ты.

– Да как же бандит, господин! – возмущался Фридрих. – Вы ж со святыми отцами и с вашим офицером пять хороших комнат занимали, все с кроватями, с перинами, с окнами. Комнаты на ночь вам топили все, а еще холопов и солдат да монахов, почитай, пять десятков всех без малого. А лошади! Отчего же бандит!

– Семь монет дам, не забывай, ты дело богоугодное делал, ты Святую инквизицию приютил!

– Приютил, оно конечно. Уж вам тут неплохо жилось, – бубнил трактирщик. – Я и так для вас все цены на четверть скинул, а вы семь монет даете!

И начался унылый торг, в котором каждый считал себя правым.

Закончился он к обоюдному неудовольствию сторон на сумме семь талеров и шестьдесят крейцеров.

Разозленный трактирщик ушел, а Волков в плохом настроении сидел за столом и пил пиво, но недолго, вскоре подсел Брюнхвальд. Кавалер сказал ему:

– Наконец-то. Где вы ходите, Карл, нам уже скоро выезжать, пора грузить подводы и седлать лошадей.

На что ротмистр его ошеломил, недолго думая:

– Я не еду, Иероним.

Волков опешил, смотрел на него и не знал, смеяться ли ему или орать, поэтому спросил:

– Что значит не едете? Мы вроде как договорились с вами, и вы работаете на меня.

– Я хотел просить вас об одолжении, я прошу отпустить меня. Мой сержант толковый малый, он сможет меня заменить.

Сержант был и впрямь смышленым, но кавалера все равно начало потряхивать, он бледнел от негодования:

– Карл,