— Не знаю, — ответил Казаков. — Но по всему получается, что именно так оно и есть.

— Вот как, — спокойно сказал Сальников. — В таком случае я могу сказать, что это именно вы расправились с вашими осведомителями.

— Да мне-то зачем? — возмущенно и одновременно удивленно спросил Казаков.

— А мне зачем? — парировал Сальников.

— Ну, я не знаю… — смешался оперуполномоченный.

— Вот и я не знаю тоже, — сказал начальник лагеря. — А поэтому предлагаю поискать ответ вместе.

— Это как же? — не понял Казаков.

— Ну, скажем, подумать вот над чем. Если это сделали не вы и не я, то сделал кто-то третий. Вот давайте его и поищем, третьего.

— Какой такой третий? — не понял Казаков. — Откуда бы ему взяться, третьему?

— Знал бы, так сказал бы. — Сальников устало потер лоб. — Но не знаю… Пока не знаю. А вообще устал я сегодня. Весь день проторчал в начальничьих кабинетах. Всем объяснял, как так получилось, что в лагере сразу пять убийств, что тому причиной и кто виновен… Дело-то серьезное, сами понимаете! Еле-еле отбился…

— Что же, не будет никакой комиссии? — спросил Казаков.

— Не будет, — ответил Сальников. — Говорят, разбирайтесь сами.

— Вот и будем разбираться! — решительно произнес Казаков. — Ничего, докопаемся до правды!

— Вот и я о том же говорю, — вздохнул начальник лагеря. — Докопаемся до правды… Но давайте начнем докапываться завтра с утра. А сегодня я отдохну.

— С утра так с утра, — согласился Казаков. — Хотя по мне — какое там утро! Вы, значит, пока отдыхайте, а я поброжу по зоне. Понаблюдаю, послушаю, поспрашиваю. Может, к утру что-нибудь и разузнаю.

— Как хотите, — сказал начальник лагеря. — Но завтра утром — ко мне.

Как только Казаков ушел, Сальников тотчас же велел привести к себе Осипова.

— В общем, так! — сказал Сальников. — Сам нарубил дров, сам и складывай их в поленницы!

— Это вы о чем? — спросил Осипов.

— Да все о том же! — зло ответил Сальников. — Или ты не понимаешь, что если начнется расследование убийств, то тебе крышка? Я-то выкручусь, а вот ты… А расследование уже ведется!

— И проводит его оперуполномоченный Казаков, — дополнил Осипов.

— Вот именно, — подтвердил начальник лагеря. — А он человек настойчивый и дотошный. Уж он-то докопается до сути. Так вот чтобы он не докопался, его необходимо остановить.

— Это как же? — спросил Осипов.

— Убить! — жестко ответил Сальников. — И сделаешь это ты!

— Я? — поразился заключенный. — Но как же… почему именно я… каким образом?

— Не понимаешь? — сощурился начальник лагеря. — Ну, так я тебе объясню, почему именно ты. Чтобы тебе остаться в живых. Каким образом? Тут у меня есть план…

Сальников открыл ящик стола и достал оттуда нож. Это был добротный самодельный нож с наборной рукоятью и остро отточенным лезвием. Такие ножи обычно носят при себе заключенные-уголовники. Неведомо, как они их добывают — мастерят ли тайком сами в лагерных мастерских или, может, кто-то доставляет их заключенным с воли — в данном случае это было неважно. Важно другое.

— Вот, — сказал Сальников, протягивая нож Осипову. — Возьми и припрячь. А когда совсем стемнеет… Казаков говорил, что всю ночь он будет на зоне искать убийц. Ну, ты и подойди к нему. И скажи: так, мол, и так, хочу сказать тебе кое-что интересное об убийствах. Но не у всех на виду, а в каком-нибудь тайном местечке… Так, чтобы нас никто не видел. Он, конечно, обрадуется и отведет тебя в какой-нибудь закуток. Там-то ты его и… Когда нападаешь неожиданно, убить просто. Нож сразу же выбросишь. Вернее, оставишь его рядом с телом. Пускай все думают, что это сделали блатные.

— Но… — неуверенно попытался возразить Осипов.

— Никаких «но»! — жестко произнес Сальников. — Может, ты боишься, что подумают на тебя? Ну, кто же на тебя может подумать? Ты политический, и политические не убивают. Тем более не убивают сотрудников лагерной администрации. На тебя и внимания никто не обратит! Говорю же, все будут думать, что убили блатные.

Осипов постоял, переминаясь с ноги на ногу, подумал, покрутил головой, затем неуверенно взял у Сальникова нож и спрятал его под одежду.

— Завтра утром я тебя вызову! — предупредил начальник лагеря. — За ночь ты должен успеть сделать все, что нужно.

* * *

Оперуполномоченный Казаков был человеком добросовестным и честным. Он честно воевал на фронте и так же честно трудился в лагере. Он был уверен, что его работа очень важна. Заключенные ведь разные. Есть тихие и забитые, а есть и откровенные враги народа. Например, те же блатные враги и есть, потому что только враг и может грабить и убивать честных людей. Соответственно, только враг, попав в лагерь за свои преступления, может устраивать акты неповиновения, побеги и мятежи. А с врагом надо бороться. Всеми возможными способами, не щадя ни собственных сил, ни времени. Выявлять, изобличать, наказывать.

За два года службы оперуполномоченным Казаков успел узнать две трети заключенных лагеря. Кого — лично, кого — изучив личное дело, кого — благодаря доносам осведомителей. Это помогало ему выполнять свою работу, потому что он знал, с кем имеет дело.

…Неторопливо Казаков передвигался по лагерю. Он заходил в бараки, посетил промышленную зону, побывал в столовой и лагерной санчасти, даже — при свете электрических фонарей, так как было уже темно, обследовал помойку за зданием столовой.

Все это он делал не просто так, а с умыслом. Передвигаясь по зоне, он наблюдал за поведением заключенных. Он знал, что и они тоже наблюдают за ним, потому что этого просто не могло быть, чтобы «кум» расхаживал по зоне, а на него не обращали внимания. Всем было понятно, что опер просто так разгуливать по зоне не станет. А значит, он разгуливает с умыслом. То есть ищет. И заключенным было понятно, что и кого он ищет. Доказательства убийства своих осведомителей и самих убийц — что же еще? Что может быть в данный момент в лагере важнее этого для опера?

Конечно же, никто из заключенных не вступал в контакт с Казаковым. Затеять по своей воле разговор с «кумом» — это было дурным тоном, да и к тому же делом опасным. Другие заключенные могли тебя неправильно понять: кто знает, о чем ты с ним шепчешься? А вдруг доносишь? А с доносчиком разговор короткий…

Но потаенные взгляды на оперуполномоченного заключенные бросали. Одни взгляды были откровенно враждебны, другие — любопытствующие, третьи — равнодушные, четвертые — обещающие. Вот ради