Заперто.

Чуть в отдалении, ближе к центру комнаты, слышались чьи-то вздохи и скрип кровати.

Нет…

Нет-нет-нет! Этого не может быть, чёрт побери! Не может этот грёбаный простолюдин просто взять и сделать это с его дочерью! Нет, только не это!

Сердце глухо застучало, медленно уходя в пятки.

Чёрт возьми! Он не должен был тянуть, он должен был сделать это ещё раньше… чего он ждал, когда позволял Софии целовать себя?

На что эта мразь надеялась?!

Дёрнув дверь ещё раз, он вырвал ту с петель — и стремительно влетел в комнату. В полумраке не было видно лиц и силуэтов, но он продолжал молиться всем Богам, чтобы в кровати не оказалось его дочери!

Но…

— А-а-ах…

Нет, это не её голос! Нет, не может быть!

ДА ГДЕ ЭТОТ ГРЁБАНЫЙ ВЫКЛЮЧАТЕЛЬ?

Буквально бегом добравшись до стены, Константин щёлкнул по выключателю, зажмурился скорее рефлекторно, чем специально.

Открыл глаза.

И замер, невольно расслабляя челюсть.

Так вот где они.

Взгляд скользнул по размазанной туши на лице Софии, по Эрасту Орлову, что лежал аккурат на ней и глядел на канцлера со странной, злой улыбкой. Белое одеяло прикрывало тела обоих, вот только было видно, как голая нога дочери обвивает торс парня. Пот ручьём лил с обоих, да и воздух в комнате был разряженным.

Около полуминуты Константин смотрел на них взглядом, полным печали — и только затем уткнулся в главный элемент этой картины.

Серьга на ухе Эраста… та самая серьга, из-за которой всё это произошло.

— О, — заметил Эраст; он сполз с Софии и поднялся на ноги, демонстрируя канцлеру свои мужские чресла. — Константин Раевский. Вы могли постучаться для приличия. Чего дверь выламывать?

Канцлер крепче обхватил трость.

Глава 7

Да, наверное, браки по расчёту — это не мой конёк. Понять эту простую истину мне помог ещё один старый случай, времён моей прошлой жизни, когда для того, чтобы утихомирить небольшую колонию, населённую крайне обидчивыми и агрессивными смертными, мне пришлось жениться на дочери их Короля.

Та наша совместная ночь была первой и последней в её короткой жизни.

Но… нельзя всё же отрицать, что порой это — самый простой и быстрый способ добиться желаемого; немного вычурный, но неизменно действенный. Что с той карикатурной принцессой, что сейчас с Софией.

Продолжая затягивать кожаный ремень, я смотрел на Раевского и его людей с интересом, даже с любопытством. Такая гамма чувств, такая буря эмоций!.. Сквозь заливающиеся кровью глаза канцлера я видел искреннюю обиду; из-за спины Раевского выглядывали его бойцы; кто-то мотал головой, пытаясь проснуться, у кого-то отвисла челюсть.

Чуть поодаль я заметил и своего старого друга Кирилла Михайловича Андропова; глаза тайного советника полны дикой ярости, шея вытянута — похоже, он зашёл чуть позже остальных.

Но лучше всего, самой бесценной и отрадной, была, разумеется, реакция самого канцлера. Побагровевший до неприличия мужчина хватал ртом воздух, силясь издать хоть звук; он попытался рвануться вперёд, переводя взгляд с меня на дочь, но словно наткнулся на невидимую стену; снова открыл рот, уже почти прорычал первое слово…

— Папа, — прикрывая свою голую грудь одеялом, невероятно убедительно произнесла София. — Не смей его трогать.

Вспышки пары-тройки фотокамер со стороны створки ослепили на миг; несколько журналистов тоже последовали за Андроповым, вспоминая, зачем вообще сюда пришли. Что ж, сегодня они не будут разочарованы. Я уже видел, как кто-то из репортёров лихорадочно набирал в телефоне; происходящее снималось на видео и, я был готов поклясться, всё это транслировалось в настоящем времени.

Секунда, другая — и вся пикантность непростого положения дошла и до Константина Раевского. Лицо оставалось всё таким же багровым, словно его искупали в борщ, но челюсть со стуком захлопнулась. Раевский часто задышал, сощурил глаза — и шагнул вперёд, остановившись перед нашей кроватью практически вплотную.

По нервно сжимающимся кулакам и полубезумного взгляду было заметно, что он и рад бы убить меня, да и дочери был бы не против высказать всё, о чём думает… вот только не сейчас и явно не здесь.

— Папа…

— Закрой рот, паршивка, — сквозь отчаянный взгляд процедил Константин. — Ты предала меня. Предала единственного человека, который тебя любил. Ты… ты…

Я хмыкнул. У меня было что ответить. Но… София опередила меня. Смерив отца сердитым взглядом, она отмахнулась.

— Называй меня как хочешь. Я привыкла. И да, кажется, всего сутки назад ты лично назначил дату проведения нашей помолвки. Говорил людям, как рад видеть нас вместе. Так… что случилось? Передумал?

Константин сжал свою трость до такой степени, что костяшки его рук побелели. Он явно опешил, не ожидая встретить подобную отповедь; лицо его выражало гнев… но и растерянность читалась на нём так же явственно.

— Хотел, чтобы я была твоей марионеткой? — продолжала София. — Я ей была очень долго, свято веря в то, что ты стараешься и ради меня тоже. Вот только если слишком сильно закрутить гайки, они сломаются.

— Господин Раевский, с вашего позволения, — один из тех, кто стоял за спиной канцлера, вытащил мобильник и, в три секунды найдя что-то на экране, сунул его старику под нос.

Глаза Раевского вспыхнули от ещё большей ярости. Я тоже с любопытством скосил глаза на экран.

А вот и наши «семейные» фотографии, выложенные в соцсети, София лежит под одеялом, я стою над ней и натягиваю штаны. Любопытно, что на фотографии София имела совсем другое выражение лица; неподдельное счастье, расслабленная поза — и подпись под кадром.

«Московские „селебрити“ преодолевают новые отметки безумия. Все думали, что Московская знать опустилась на самое дно, но снизу постучала дочь канцлера верховной палаты София Раевская.»

Журналисты и впрямь профессионалы своего дела.

— Позорище…

— Брось, папа, — София поглядела на отца с удовлетворением. — Ты и сам знал, на что идёшь. Пока ты продолжаешь слепо верить, что у тебя что-то выйдет, фотка уже успела облететь все паблики и новостные ленты. Вмешаешься — сделаешь только хуже. У тебя больше нет контроля — ни надо мной, ни над ситуацией.

Я довольно хмыкнул. Всё же в Софии есть стержень, унаследованный от Карины, — я был удивлён этому ничуть не меньше, чем её родной отец. Вся эта отповедь… для такого нужно обладать определённой жёсткостью. Вот тебе и покорная домашняя девочка.

Раевский тем временем молчал, как язык проглотил. Неужто расстроился?

— Я разочарован… до глубины души, — наконец подал он голос…

…и поглядел на меня — хищно, будто на что-то мерзкое.

— Ты пожалеешь, ублюдок, — процедил он,