Рим, январь 1921 года

Вилла Штроль-Ферн

Вернувшись с рынка, Маддалена выложила на стол только что купленные хлеб и фрукты. К ней тотчас же с распростертыми объятиями кинулась Клелия:

– Мама, мама! Посмотри, что мне купил папа! – радостно закричала она, показывая деревянную коробку.

– Что это? – спросила Маддалена, обращаясь к Джону, спустившемуся на первый этаж.

– Краски.

Черт возьми! У них совершенно нет денег, а он покупает ребенку краски! Он либо сумасшедший, либо идиот. Маддалена стала втолковывать ему, что им нужно экономить.

– Нежнейшая, – проговорил Джон. Этот вариант ненавистного прозвища бесил ее даже больше, чем само прозвище. – Я знаю, что такое оставить этот мир, не познав его радостей. Я понял это после рождения Клелии. Поэтому я хочу дать ей все, что смогу. Наша дочь подарила мне столько любви. Она такая красивая и умная девочка… Нужно ценить время, которое мы проводим с любимыми людьми, а не деньги. Поэтому я и впредь буду покупать нашей дочери все, что посчитаю нужным.

Маддалена фыркнула и направилась к выходу. Глоток свежего воздуха был ей просто необходим. Ее терпение было на исходе. Казалось, ее жизнь проходит мимо. В гневе она не заметила, как Клелия, поспешив следом, преградила ей путь, заслонив собой дверь.

Маддалена всплеснула руками. Вокруг глаз у нее залегли синие тени от бессонной ночи, проведенной в слезах.

– Солнышко мое, – попросила она, – дай мне пройти.

– Нет! Ты сердишься на папу.

– Нет, я не сержусь. Будь хорошей девочкой, Клелия, – увещевала она.

– Клелия права. Ты на меня сердишься, – вмешался Джон. – Пожалуйста, не уходи. Вот-вот должен прийти заказчик, я хочу, что ты была здесь.

От удивления у Маддалены округлились глаза.

– Что ты сказал? Заказчик? – спросила она.

Уже много месяцев никто не интересовался картинами Джона, и они втроем перебивались с хлеба на воду.

– Да-да, ты все верно расслышала. Новый заказчик, который уже заплатил мне щедрый аванс за новую картину. Впрочем, я ее еще даже не начал. Никак не могу придумать сюжет, – ответил он, улыбаясь.

– Правда? И кто же он?

– Богатый неаполитанец, некий Федерико Белладонна.

– Ох…

Клелия засунула руки в карманы передника и принялась раскачиваться на тоненьких ножках.

– Мама, так ты не сердишься? – переспросила она, переключив внимание на себя.

– Нет, солнышко, я не сержусь ни на тебя, ни на папу. Надевай пальто, мы идем к бабушке.

Девочка направилась к креслу, на котором лежало пальто.

– Я решил предупредить тебя, пока ты не сбежала, – сказал Джон.

– Я не собираюсь никуда сбегать, просто хочу проведать маму. Я ей нужна, да и Клелия поднимает ей настроение, – безжизненным тоном проговорила Маддалена.

– Останься, прошу тебя… Я понимаю, что твоя мать плоха, но ты целыми неделями то приходишь, то уходишь. Я почти не вижу дочь…

– Джон, не начинай, умоляю! Ты же прекрасно знаешь, как обстоят дела. Моя мать при смерти, а ты ведешь себя, как эгоист! – резко бросила она. В тот день она приняла решение его бросить. Но, посмотрев ему в глаза, не могла думать ни о чем другом, кроме любви, которой он продолжал ее окружать, даже сознавая, что все кончено. Слишком часто разногласия между ними приводили к ссорам. Жить, а точнее, выживать, как в юности, Маддалена больше не хотела, особенно теперь, когда ей приходилось заботиться об умирающей матери и содержать дочь. Частые ссоры отдалили их друг от друга. Джон даже вернулся в Англию, чтобы помириться с родней и скопить немного денег, но из этой затеи ничего не вышло. Просить его заняться чем-нибудь другим она не имела морального права. Это бы точно свело его в могилу.

Будучи наследником аристократического рода, с юных лет Джон ощущал на себе груз ответственности и осуждение своих художественных наклонностей – любое его решение родня принимала в штыки. С годами эта рана так и не затянулась. Хотя Маддалена уже не испытывала к нему той страсти, что вспыхнула в Лондоне, она не могла просить Джона оставить живопись. При всем этом она желала ему добра и относилась как к брату, всякий раз ощущая стыд, когда в глазах Джона, понимавшего, что ее чувства к нему изменились, читалось страдание.

Маддалена была ему стольким обязана. Только благодаря Джону она вернулась в Италию, где у нее появились крыша над головой и дочь. Благодаря Джону она поняла, что значит быть любимой. Однако теперь ей хотелось большего.

– Маддалена!

– Да, Джон? – Она резко обернулась и посмотрела ему прямо в глаза. Было ясно как божий день, что его страшит сама мысль, что все кончено. Пока Джон шел к ней, он казался Маддалене все тем же статным и сильным мужчиной, покорившим ее сердце. Яркие моменты их совместной жизни, оставшиеся в прошлом, мелькали у нее перед глазами, раня душу. Джон приблизился к ней и крепко обнял, прижав палец к ее губам:

– Ничего не говори, прошу тебя… Ты для меня как воздух. Только ради тебя я и живу. Не уходи, умоляю…