Башкирии. Ушёл парень из семьи в город, там сестрёнка замужняя жила. Устроился на завод, стал литейщиком. Тоже сочинял и пел. Белые стихи пел. Но мешали литейные запахи. Как наглотается гари да копоти, так голос «садится». Сам чувствовал и понимал: для голоса свежий воздух нужен. Только в армии, ещё до войны, расправился голосище.

Вскоре старшина Марудов заботами полковника очутился в ансамбле. Там и подстерегла его любовь. Молодость есть молодость. А девчонка была вызывающе красивая. Бывшая студентка стала вагонной проводницей в поезде. Пока стояли в ближнем тылу, всё и случилось. Стал Марудов частым гостем в добротном пятистеннике, где жила Зина. Приходил, как водится, не с пустыми руками, хозяйка картошки отварит, да ещё и самогону выставит. Оставались молодые часто вдвоём. Про свадьбу договорились, хотя война рядышком и в любой миг могли поднять солиста по тревоге.

Однажды она повела его в сарай, где дрова, и там за сырыми полешками он увидел чемоданы. Они стояли большой горкой, аккуратно сложенные, разноцветные, полные добра. Он спросил её, что это за чемоданы и зачем показывает. Она объяснила, что это её приданое, что она сама хлопочет об их будущем и на первое время после войны им хватит, чтобы обжиться. «Откуда они?», — спросил он, не слыша собственных слов. — «Эвакуированные дарят». — «Врёшь, — сказал он. — Не дарят они тебе, а воруешь». — «А хоть бы и так, что с того? Я сирота. Могу позаботиться о себе? Ты не сердись. Всё это твоё».

Он стоял в холодном сарае, и сердце его леденело. Он мог убить её в эту минуту, благо топор, которым он часто рубил дрова, лежал подле. Он вышел ошалелый от горя и одиночества, пошёл в штаб и рассказал обо всём. Его судьбой занялась прокуратура. Молодому следователю красавица-проводница заявила, что таскала чемоданы... по его, старшины, наущению. Марудов не верил своим ушам. Следователь же по неопытности сперва было сочувственно отнёсся к Зине, сопровождавшей свои показания обильными слезами.

...Артист и генерал вспоминали, а я сидел развесив уши и думал о том, как порой странно распоряжается жизнь человеческими судьбами.

Над старшиной сгущались тучи. Валентин Яковлевич, выслушав бесхитростный рассказ своего певца, позвонил кому следует, попросил глубже вникнуть в судьбу голосистого старшины. Компетентные люди быстро разобрались в этом сомнительном «деле».

Старшина Марудов был полностью оправдан, и теперь он имеет счастливую возможность поднять бокал, или «хильнуть», как он выразился, за здоровье Валентина Яковлевича.

Когда архангел отлетел, торопясь на спектакль, и мы остались одни, я сказал:

— Умеете вы за правду встать, ничего не скажешь...

— Это каждый уметь должен, — строго сказал генерал. — А за меня, думаете, не вставали? Когда в памяти что-то подобное живёт, тогда и стареть — не столь уж грустное занятие. Одно дело — непримиримость к злу. Другое же — руку протянуть в беде, кому веришь.

...Возвращался я в свою хижину поздно вечером. По-прежнему густо тянуло матиолой, одуряюще пахло табаком. Ветерок покачивал лампы на столбах — и деревья, строения, травы, небо тоже покачивались.

Сон не шёл. Топчан поскрипывал подо мной, когда я ворочался. Слова генерала взволновали меня... А что я успел? Кому что доброго сделал? Никого не направил на путь, никого не выручил. Набирал всю жизнь свинцовые слова.

А может, они, эти свинцовые слова, и делали своё дело, звали людей к большой цели?

ЗАГРАНИЦА

1

Мой зять уезжает в командировку. За границу.

Прощай, кактусы, прощай, опергруппа, в которой прижился Николай, прощай, ударная стройка, — командировка длительная.

Признаться, для меня это неожиданность: слишком домашним и очень рядовым казался мне Николай. А вышло так, что кто-то в Главке заприметил его, оценил деловые качества и рекомендовал, выдвинул.

— В общем, в путь-дорожку дальнюю, — завершил он своё сообщение. — Лида едет со мной, детей не брать.

Он по-прежнему сосал сигарету, забыв о том, что тёща рядом: он уже не считался с тёщиными установлениями и жил среди Форсайтов. Он так и сказал: «Едем к Форсайтам в гости».

— Но ведь за границу посылают лучших! — брякнула Клавдия, не кончавшая высших дипломатических курсов.

Николай, не смутившись, кротко сказал:

— Я и есть из лучших, мадам.

Лида сказала нервно:

— Вы никогда не верили в него. — Её глаза налились слезами. — Теперь вы, наконец, убедились.

— Замолкни, Лидка! — Это Николай произвёл спасительный одиночный выстрел.

Однако моя дочь не угомонилась. В её влажных и, надо сказать, выразительных глазах я прочитал: «Завидуешь, папочка. Тебе не дано такого. Остался рядовым наборщиком, а молодёжь вот как широко шагает. Зависть — это плохо. Сам говорил...»

— Значит, прощай, кактусы? — спросил я, как бы проникаясь жалостью к сиротеющим растениям.

— Я надеюсь, Анатолий Андреевич, что один раз в месяц... всего лишь один раз...

— Не мало ли — всего раз в месяц? — озабоченно спросил я, испытывая искреннее беспокойство и за судьбу кактусов, и, главное, за исход командировки. — Я так думаю, что будут они сохнуть не только с тоски по хозяину, но и от жажды...

Николай засмеялся.

— Остроумно сказано, Анатолий Андреевич, но кактусы выдержат. Они мощные и заряжены какой-то необъяснимой, скрытой силой. Для того, чтобы подарить миру такой цветок, ребуция должна обладать талантом художника. Она ведь цветёт до сих пор. Если вы польёте мои растения два раза в месяц, они будут премного благодарны.

— Куда денешься, — сказал я, весьма довольный тем, что косвенно оказался причастным к серьёзной командировке зятя. — А что у тебя в дружине? Ты же заместитель начальника...

— Вчера, кстати, задержали одного типа. Оказал сопротивление, между прочим, и ножом... вот... — Николай приподнял руку и показал порез на рукаве пиджака. — Опасный преступник. Как выяснилось, рецидивист.

Клавдия всплеснула руками.

— Господи, и он говорит об этом так спокойно, как будто ничего не случилось...

— Сами видите — ничего со мной не случилось.

— Как же не случилось? Тебя ведь могли убить! Лида, ты хоть знаешь об этом?

— Знаю, — ответила Лида, спокойствием своим окончательно сокрушив Клавдию.

— Так ты бы хоть пиджак починила, что ли. Как можно так ходить, с дыркой под мышкой? И как, вообще, можно так жить? — На глазах жены выступили слёзы. — Вы могли осиротить Витю. Зачем тебе далась та милиция? Разве это по твоему возрасту и положению?

— Я ассенизатор и водовоз, — возразил Николай словами Маяковского. — Боремся за чистоту улиц. Весело было, когда средь бела дня разбойнички устроили побоище на Зелёном острове и при этом пострадал один выдающийся мастер наборного цеха, первоклассный