После смерти Агаты Вышинской, бабка Анюта стала самой старшей жительницей деревни, будущей зимой ей исполнится девяносто один. И примерно семьдесят лет из них она слыла в Востровке главной сплетницей, знающей все тайны, поэтому я была рада, что встретила ее.

– Разбираем документы потихоньку, – сказала я, делая вид, что увлеченно слежу за работой мужчин.

– Нашли что-то интересное? – ожидаемо загорелся глаз у старой сплетницы.

Я пожала плечами.

– Да особо ничего. Письма, записки и все такое.

– Письма? – заинтересовалась еще одна женщина, до этого делавшая вид, что не прислушивается к нашему разговору. – Какие?

– Да обычные записки какой-то Леоны, Элены, Агнии. Я так понимаю, это родственники Агаты?

– Бабки, получается, – немного подумав, сказала баба Анюта. – Когда советская власть сюда пришла, мне около десяти было, хорошо помню, как все местные паны убегали. Наши остались, потому что не панами были. Кто его знает, как они поместье сохранили что при Польше, что при Советах.

– Ваши? – переспросила я. – Агата, ее родители?

– Родителей ее не было, – не слишком уверенно сказала баба Анюта. – Вроде как отец ее в сорок втором умер, но не помню я его. Сами похороны помню, пышные были, в деревне столы накрывали для всех. А вот почившего старика никогда не видела. Но то и не удивительно, Вышинские всегда скрытными были, лишних глаз к себе не пускали.

– Моя мать говорила, не жил он тут, – встряла вторая женщина. – Гроб привезли откуда-то. Потому и не видела ты его. Агата одна была.

Я немного подумала, делая вид, что складываю все в голове.

– А еще мне медицинские документы попались, вроде как отца Агаты, – продолжила я. – Видимо, он сильно болен был. Ничего не знаете об этом?

Баба Анюта и другая женщина, имени которой я еще не запомнила, переглянулись.

– Чем болен? – спросила женщина.

– Не знаю. С ногами что-то.

– Хм, – баба Анюта почесала подбородок. – Может, потому и не видел его никто. И гроб привезли, потому что в больнице какой умер.

– Моя мама говорила, что неправильно Агата указала год его смерти, что до войны он умер еще, – снова вмешалась вторая женщина. – В деревне поговаривали, что она его героем войны сделала, чтобы деньги какие-то получить. А на самом деле в сорок втором другого хоронили кого-то, не Вышинского. Но вот я думаю: едва ли Агата нуждалась в деньгах, сама кому угодно помогала.

– Да и не получала она ничего, – уверенно заявила баба Анюта. – С председателем я девкой гуляла, знаю. Это в деревне считали, будто Агата говорит, что он на войне умер, а сама Агата так не говорила и на выплаты никакие никогда не подавала. Так что может и отец ее в сорок втором скончался, но героем войны не был, и на войну никакую вовсе не ходил. Болел. Складно выходит!

Баба Анюта посмотрела на меня с восхищением. Похоже, я разгадала загадку, которая ее мучила много лет. Только вот мне эта разгадка не сильно помогла. Я по-прежнему ничего не знала об отце Агаты наверняка.

– А где похоронены Вышинские? – снова спросила я. – На кладбище я не нашла могил.

– Так в фамильном склепе же! – словно само собой разумеющееся, пояснила баба Анюта. – Ты что ж, девка, не нашла его?

– Не нашла, – призналась я.

Баба Анюта полностью потеряла интерес к сараю и повернулась ко мне.

– Из дома своего как выйдешь, только не в сад, а через главный вход, поверни направо. Там дорожка каменная есть, к колодцу старому ведет. А за колодцем еще одна тропа. Вот она тебя к склепу и приведет.

Дорожку я помнила, и колодец тоже. Тот был обложен камнями и не доходил мне до пояса, был закрыт деревянной крышкой, которую я открывать не рисковала. Да и вообще обходила колодец стороной, почему-то неуютно мне было рядом с ним. Значит, дальше за колодцем есть еще одна тропинка. Я в ту сторону не ходила, полностью сосредоточившись на саде, и, как видно, зря.

Не дожидаясь, пока мужики закончат разбирать сарай, я собралась идти на дорогу, но остановилась, услышав грохот, а затем дружный мужской хохот. Сарай наконец рухнул, сломал порог, а под ним внезапно обнаружился череп. Один из мужиков высоко поднял его над головой, демонстрируя соседям. Не человеческий был череп, гораздо больше и длиннее. Прежде, чем мой мозг успел опознать его, баба Анюта ахнула:

– Лошадиный!

– А говорил, ни в Бога, ни в черта… – хохотали мужики.

Съедаемая любопытством, я вернулась обратно. Похоже, все присутствующие, кроме меня, понимали, зачем дед Николай закопал череп под порогом, и только я терялась в догадках.

– Лошадиный череп под порогом зарывают, чтобы нечистая сила в строение не вошла, – пояснила мне баба Анюта. – В дом или сарай, не важно. Николаша всегда твердил, что ни во что не верит, ни в Бога, ни в черта, ни в нечистую силу, а сам, оказывается, череп под порогом зарыл, скотину свою берег.

До сего момента я была уверена, что абсолютно все жители Востровки в нечистую силу как раз верят, и хоть с дедом Николаем я знакома не была, выборка позволяла мне предполагать, что неверящих тут попросту не бывает. Баба Анюта, услышав об этом, неодобрительно покачала головой, будто я сказала несусветную глупость.

– Ты, девка, нашу нечисть-то с нечистой силой не сравнивай. Названия похожи, да суть разная. В Лесуна не верить все равно что мне вон, в Маню, – она указала подбородком на женщину, стоящую рядом. – Лошадиными черепами не от них защищаются.

А от кого защищаются, мне пояснить не могли. Нечистая сила, так они называли. Очевидно, имелись в виду демоны и прочие составляющие официальной религии. Лесуны же, Багники, Лихоманки и прочие «соседи», о которых мне уже довелось слышать, существовали в мире верований наших предков. И, как ни странно, в Востровке в них верили больше, чем в демонов.

Мне не терпелось отыскать усыпальницу Вышинских, но сделать это я смогла лишь назавтра. Весь вечер пришлось посвятить Юльке, чтобы она не чувствовала себя обделенной, не думала, что усадьба для меня важнее ее. Мы до самой темноты сидели на террасе, играли в привезенную с собой Дженгу. Кирилл с удовольствием присоединился к нам, демонстрируя чудеса ловкости. Вера лишь посмеялась на предложение поиграть с нами, принесла домашних пирожков и удалилась, заявив, что молодежь должна веселиться сама. Хотя, если уж на то пошло, Вера была старше меня всего на пятнадцать лет, а я старше Юльки на девять.

Утром после завтрака я вышла на улицу через главный вход, вдохнула полной грудью свежий, пахнущий ночным дождем и сладким ароматом цветущей сирени, воздух. Постояла немного, прислушиваясь к щебетанию птиц и шороху листьев на деревьях, а затем сбежала по ступенькам вниз и свернула к старому колодцу.

Колодец прятался за раскидистыми кустами сирени, поэтому видно его было плохо. Но мне показалось, что на его краю кто-то сидит. Точно девушка, едва ли у кого-то из местных мужчин могут быть такие длинные темные волосы. Колодец был не меньше полуметра в высоту, а волосы девушки доходили до самой земли. Радовало только, что это определенно не Юлька.

– Эй! – позвала я.

Услышав мой голос, девушка обернулась, и я испуганно отпрянула, увидев ее лицо. Кожа была бледной, как свежий снег, огромные черные глаза на ее фоне казались темными провалами, вместо носа – две дырки, губы отсутствовали, во рту просматривались два ряда тонких зубов.

Морок прошел быстро, и уже в следующее мгновение передо мной сидела писаная красавица с все еще бледной кожей, но уже нормальными, хоть и не по-человечески большими глазами, пушистыми ресницами, тонким носиком и пухлыми приоткрытыми губами, обнажающими ровные белые зубы. А еще через секунду девушка скользнула в колодец и исчезла.

Я бросилась вперед, не то чтобы поймать ее, не то чтобы увидеть, как она исчезнет в черной мутной воде колодца. Страха не было, кажется, я начинала привыкать к собственным галлюцинациям.

Колодец по-прежнему