XIX

Осень прошла как обычно. Долгие дни в школе, все раньше темнело вечерами, домашка на переменах, голые деревья без листвы. Изучение падежей финского, бессонные ночи с грамматикой шведского, одинокие вечера дома, заучивание математических формул, лежание в берлоге под одеялом с телефоном в обнимку, уроки физкультуры, против которых некоторые выступают, выходя из раздевалки в джинсах.

Я снова встречалась с Алекси. Он забрал меня, как и в первый раз, из сумрачного и уединенного места нашей встречи.

Мы долго ехали, и я заметила, что он был разговорчивее, чем в первый раз. Он рассказывал довольно интересные вещи, если бы я знала что-нибудь о моторах, их ремонте и запчастях. Мои познания ограничивались (как я уже вам рассказывала) тем, что у машин разные выражения лиц. Когда я об этом поведала, Алекси засмеялся и посмотрел на меня, как на редкую достопримечательность.

Мы остановились в кармане у лесного массива и снова взялись за руки. Его пальцы были теплыми. Наше дыхание возводило мосты между нами. Иней на стеклах закрывал нас от чужих взглядов.

Я не была уверена, люблю ли я Алекси. Любовь. Это она? Это об этом пишут песни и стихи и снимают фильмы? Это заставляет людей убивать и совершать кровопролитие?

Мы гладили друг друга. Я касалась Алекси.

В этом я была хороша. Я бы могла сделать его счастливым, но не знала, счастлива ли я сама. По-моему, вроде была. Я была как в каком-нибудь спектакле, где не знала реплик и не была в курсе, какая следующая сцена.

Расставаясь, Алекси спросил, встретимся ли мы снова, и я ответила не отрицая, но и не соглашаясь.

«Может быть».

Он сунул мне в руку купюру.

Я не поблагодарила, хотя меня этому учили.

После школы мы с Лилой пошли поесть в Сабвей. Заказывая сэндвич с ветчиной, она заметила, что забыла кошелек, и я оплатила ее еду.

Это меня не очень беспокоило. У меня была наличка. Я никому не рассказывала, и Лиле тоже, откуда я ее взяла. Я не знала, как она отнесется к моему рассказу об Алекси. И вряд ли она вообще поверит, если я расскажу, что мы с ним делаем.

А также я не рассказала ей, что время от времени переписываюсь с Сантери.

Он мне нравится.

Он почти как друг.

Если в нынешнее время мальчик может быть просто другом, но все-таки.

Мы разговаривали о домашней вечеринке, прошедшей пару недель назад, о том, как там было весело, но я не стала осведомлять Лилу о событиях того вечера. Я проводила тогда Лилу до дома, это было довольно долго, потому что Лила останавливалась поблевать в кусты и канавы. Она засовывала пальцы в рот и извергала содержимое желудка на пожухлые, бесцветные листья, выкашливала черную и зеленую жидкость из утробы и зажевывала хвоей, чтобы не ощущать во рту горький вкус и перебить вонь рвоты и алкоголя.

Я думаю, что, если ребенок по приходу домой пахнет хвоей, даже совсем тупой родитель поймет, чем он занимался.

Вряд Лила много помнила о нашем походе. Вначале я вела ее. Мы шли слишком медленно, и я реально заскучала, но мне надо было удостовериться, что она попадет в свой подъезд.

«Было довольно прикольно», – сказала Лила.

«Ага».

Ну да, ну да.

XX

Был вечер. Я тусовалась в своей комнате, где же еще. Лежала на кровати под одеялом, как в дарующем защиту иглу, и смотрела видео на телефоне. В первый раз просмотр казался несколько отвратительным, но я смотрела снова и снова, как будто какая-то внешняя сила меня заставляла. И вот, снова выходило так, что я просматривала страницу, на которую заходила в последнее время частенько. Там была куча видео. Белые мужчины и черные женщины, белые женщины и черные мужчины, старые женщины и молодые мужчины, молодые женщины и старые мужчины, секретари и начальники, женщины в свадебных нарядах, учителя, сантехники, свидания в такси, на улице, в бассейне, на берегу, в лесу, в офисе, в спальне, на диванах, на кухне, в туалете, в ресторане, на теннисном корте, в поездах.

Я смотрела на девушку с хвостиком, которая сделала что-то нехорошее. Мужчина, у которого были седеющие волосы на груди и дряблые грудные мышцы, рассердился на нее, и попросил девушку задрать юбку, потому что она заслужила порку.

Я хотела досмотреть видео до конца, хотя примерно знала, что будет дальше.

Сердце мое билось быстро.

Мне было стыдно смотреть на эту непропорциональную пару, на этих незнакомых людей, говорящих перед камерой на странном языке. Одновременно я боялась, что попадусь, что будет разговор, потому что я явно делала нечто запрещенное.

Я болела. От моей болезни не было лекарств.

Я смотрела вещи, от которых хотелось блевать. Картинки, которые являлись во сне и от которых я просыпалась посреди ночи в поту.

У меня было навязчивое желание делать то, чего я делать не хотела.

Я этого не понимала. Я не понимала себя.

Я ничего не могла с собой поделать. На самом деле не могла. Я расстраивалась за девушку, раздевающуюся на экране, расстраивалась, что ее наказывали, расстраивалась, что я не она, потому что меня никто не мог отстегать.

Я жалела ее и одновременно немного завидовала, как бы странно это ни казалось. Глядя на подобных девушек и взрослых мужиков с их грубыми, жесткими ласками, безумными глазами, розовыми раскрытыми ртами, я прокручивала это в своей голове, ложась спать или пытаясь сосредоточиться на словах учителя в школе.

Еще новое видео. И еще одно.

Я сходила с ума.

Я не могла прекратить.

Когда я смотрела момент, где ученица входит в класс и встречает одетого в пиджак учителя, который недоволен, что девочка не усвоила тему, я заметила, что дышу чаще, как будто я взбиралась на гору. И когда девочка – в полосатых гольфах и, конечно же, с хвостиком – стала объяснять, что хотела бы исправить отметку, а учитель ослабил галстук, обдумывая ответ, я начала ласкать себя пальцами.

Я не могла сопротивляться их плану, я позволяла пальцам скользить между ног. Я не заканчивала то, что начала: я этого хотела. Я досмотрела эпизод, завершившийся на парте, другой, очень похожий, потом видео со стройным, почти лысым мужчиной и невинной няней. Моя рука под одеялом двигалась все более решительно. Это длилось и длилось, я продолжала ласки и в конце была совершенно вспотевшая и как будто приклеенная к