сказал Гленнон, усаживаясь на скамейку.

– Смотрительница Санч всегда может помочь, – заметила Таунсенд, завела мотор, и они отправились в путь через озеро.

Гленнон открыл зеркальце, чтобы, не оборачиваясь, взглянуть на удаляющийся маяк.

Однако в зеркале он маяка не увидел, он увидел Таунсенд… даже не Таунсенд, а только клубящийся дымок, голубые камни вместо глаз, растрёпанную верёвку, свисающую из-под чёрного капюшона – и тёмные воды озера вместо рук…

Таунсенд посмотрела прямо на него. Её глаза прятались в глубине черепа, а голос был словно шум воды:

– Не надо было этого делать.

17

Едва не свалившись за борт, Гленнон шарахнулся на другой конец лодки, чтобы оказаться подальше от того, что находилось перед ним. Словно прилив, на него накатила глубокая тоска. Страх и тоска. И глаза его наполнились слезами. То же самое он чувствовал, когда стоял на кладбище рядом с Китом!

Наконец мальчик решился внимательнее рассмотреть то, что находилось с ним в лодке, но, оглянувшись, он не увидел создания из дыма, камешков и обломков. Он увидел… Таунсенд?!

– Что такое? – Она сидела прямо, чёрный капюшон скрывал лицо.

– Ты… – сердце у него колотилось. Он указал на неё, потом на зеркало.

– Пожалуйста, не надо, – попросила она.

«Зеркало покажет тебе настоящий остров Филиппо» – так сказала смотрительница Санч. Он повернул зеркало к Таунсенд. Отражение заколыхалось, показав деревянные обломки. В одном торчал рыболовный крючок. Обточенные водой камешки перекатывались между рёбрами. Их было хорошо видно сквозь куртку, ставшую лишь куском истрёпанной ткани. Внимание Гленнона привлекли пальцы – их сморщенная, напитанная водой кожа.

Он взглянул на её лицо – такая же кожа окружала глаза. Это была кожа утопленника, кожа мертвеца, кожа, готовая лопнуть, обнажив кости, если до неё дотронуться.

Он уже видел это лицо, но лишь на долю секунды, когда стоял на пляже у Грейвинга с Таунсенд и Китом. Тогда он решил, что это просто игра воображения.

«Ты веришь тому, что видел?» – спросила тогда Ли. Он не верил, а надо было.

– Ты кто? – спросил он.

– А как ты думаешь? – голос Таунсенд заскрипел, как лодка под ударами волн.

Ему нужна была Ли. Ему нужен был кто-то, соображающий быстрее.

– Ты похожа на то, что следовало за нами во время шторма. Я думал, мне показалось…

– Тебе не показалось.

– Что это было? Кто ты? Ты… – он не знал, как назвать её, – существо? Вещь? Чудовище? Так кто ты?!

Её глаза-камешки блеснули, страшные и красивые.

– Если ты не знаешь, так я тебе и не скажу.

Он сердито захлопнул зеркальце. Почему она не хочет ничего ему сказать?

Благодаря смотрительнице Санч он знал, что отражение Таунсенд в зеркале – её истинная форма и она не человек, сидевший перед ним. Но кто же она? Что за создание выглядит так, будто оно собрано из обломков?

Остаток дороги Гленнон сидел, не глядя на Таунсенд. Оба молчали.

– Два дня, – пробормотал Гленнон. Нужно продержаться только два дня – и они уедут. Не будет больше тайн, не будет больше колдовства, не будет больше чудовищ.

– Два дня до праздника, – сказала Таунсенд.

– Два дня до нашего отъезда. – Гленнону не хотелось смотреть на неё.

– Два дня – и все уедут.

Что это значило? Мальчик чувствовал, что она хочет, чтобы он спросил про праздник. Она знает, что ему неизвестно, что это за праздник.

– Мне без разницы, – сказал он, не клюнув на приманку.

– Это ты зря, – голос её снова стал мрачным и скрипучим.

Внутри у Гленнона что-то сжалось.

– Что это за праздник, Таунсенд? – спросил он как можно спокойнее.

– Если ты не знаешь, я тебе и не скажу. – Она сильнее натянула капюшон.

Гленнон ехал на велосипеде к маяку Грейвинг, и в голове его кружились мысли о чудовищах. Столько вопросов, воспоминаний – и никакого смысла: призрак в озере, набрасывающий лассо на его плечи, истинный вид Таунсенд в зеркале, папины слова: «Озеру не может нравиться топить корабли!»

Кто же она такая? Казалось, на все вопросы нашлись бы ответы, если бы он только узнал, что за создание Таунсенд. Она то же самое, что Эверетт? Ему нужна Ли. Ну почему он так туго соображает? Почему он так плохо запоминает и не умеет решать загадки? Папины головоломки за обедом всегда нагоняли на него ужас. Он представил себе, как сидит за столом, папа пристально на него смотрит и говорит: «Думай! Если ты подумаешь и внимательно посмотришь, ты найдёшь правильный ответ. Почему ты не думаешь? Думай!»

Погружённый в размышления, он решил наконец осмотреться и совершенно не узнал дороги. Он поехал медленнее. Места были совершенно незнакомые. Справа долина, покрытая порыжевшим мхом. Слева сосны с осыпавшейся хвоей.

– Дорога только одна, – сказал он себе, пытаясь рассуждать здраво. Он прокашлялся и заговорил, стараясь быть таким же спокойным, как дядя Джоб, когда он утром объяснял, как надо ехать: – От Грейвинга до Ингрэма только одна дорога. Если вы с неё не свернёте, точно не заблудитесь.

Позади послышался писк и треск. Гленнон сразу вспомнил о крысах. Не решаясь оглянуться, он нажал на педали.

До Грейвинга пришлось ехать в два раза дольше, чем до Ингрэма, и у Гленнона не было времени для размышлений над своими вопросами. Он добрался уже в сумерках. Свет Грейвинга сиял над озером. Гленнон поставил велосипед под навес и бросился к дому третьего смотрителя, где дядя Джоб катил по лужайке пустую тачку.

«Думай! – сказал он себе. – Думай!»

– Плохо я соображаю, дядя Джоб! – закричал Гленнон, неожиданно и для себя, и для дяди.

Дядя Джоб поставил тачку и повернулся к нему.

– Кто это тебе сказал? – спросил он, внимательно глядя на Гленнона.

От изумления Гленнон раскрыл рот. Почему дядя задал такой вопрос? Разве не очевидно, что он плохо соображает?

– Все соображают по-разному. Ты по-своему, но это не значит, что это плохо, – дядя Джоб говорил как обычно, спокойно и уверенно.

Это задело Гленнона, словно какая-то часть его внутренней конструкции чуть-чуть сдвинулась. Это было больно.

– Ох, – произнёс Гленнон.

– В жизни ты услышишь много плохого. Кое-что укоренится у тебя в душе, но это не значит, что это будет правдой. – Дядя снова взялся за ручки тачки и покатил её к сарайчику, где хранились разные маячные принадлежности.

Гленнон остался у двери.

Мальчик нерешительно вошёл в дом. Мысли его как-то успокоились. Он словно слышал голос дяди: ты соображаешь по-своему.

Что, если дядя прав?

Его усталые мышцы расслабились. Много раз за последние дни он говорил себе, что плохо соображает