– А кто еще? – говорит девушка, беря меня за руку, полагая, это поможет в процессе распознавания или поддержит в случае провала.

Пытаюсь выразить признательность еще действующими в тот момент средствами. Свинцовый комок добрался до горла и не только лишил возможности выразить благодарность словами, но начал цепко въедаться в обычно хорошо организованный распорядок моего дыхания, но был еще только на пути к глазам, и не препятствовал сделать это взглядом.

Журналист и Изобретатель трогательно отворачиваются, добровольно исключая себя из ватаги свидетелей малоприятной сцены неузнавания. Актриса сострадательно и угрюмо улыбается, утаивая в уголках губ печальное «Вот и ты тоже испил из этой грустной чаши непризнания».

Мама напряглась в поисках исправного ответа и скоро догадалась, что не текст, а, вероятно, интонация голоса – причина разочарования. Или возможно, незнакомый кого-то смутно напоминающий мужчина рядом с Илаем, пытающийся вести себя непринужденно и доверчиво, имеет загадочное отношение к происходящему. Это дает ей право на дополнительный взгляд и даже улыбку, разбавленную учтивым вниманием и щепоткой приятности, переплетение которых могло показаться радостью неопытному взору.

Меня взгляд пронзил вежливостью и пустотой. Видел его сотни раз, и каждый – центр зрачка был устремлен в каких-то чужаков, которые ничего не знали о существовании ее мира. Тем более не догадывались, что он означает и каково это – принадлежать ему. Сейчас, когда зрачок в центре ее все таких же прекрасных глаз, это я не принадлежу нашему миру, но как никогда раньше и как никто другой знаю, что значит быть его составляющей.

Все отчетливее вижу тщетность ее усилий. Обитатели воспринимают учтивую улыбку иначе. Они знают маму другой. Неузнавание – неожиданность для них. На их планете она воплощение здравого смысла и великолепной памяти. Позабыв тяжбу за пространство, интерпретируя надетое на ней выражение как радость, они ослабляют напряжение и выражают вялое молчаливое удовлетворение.

Мы по-прежнему в центре внимания, но теперь оно тяготит меня.

***

В разгаре детства я – большой почитатель и знаток геометрии – назвал ее улыбку неэвклидовой. Она не вмещалась в угрюмое убогое трехмерное пространство и уносила меня в другой мир – невидимой и несбыточной реальности для всех вокруг.

Улыбка была приглашением в завлекательное путешествие. Куда? – даже завершая странствие, я не всегда знал, куда оно привело и чем закончилось.

***

Ты учила меня.

«Даже самое сложное явление должно уместиться одним словом в моей памяти».

«Тогда напомни название того склепа, в который ты схоронила меня», – спрашиваю ее, заведомо зная, что уже никогда не получу ответа.

«Что ты думаешь?»

«Думаю, имя его – измена», – мне не надо щадить ее и впихивать себя в форматы изысканных манер и безупречной воспитанности.

«Ты не имеешь представления, как ты прав».

«Ты, перед кем сотни в долгу, сама задолжала одному-единственному человеку. И с ним ты решила свести счеты, попросту за шиворот вытолкав из памяти. И заодно все тайны, которые мы только начали раскрывать, вопросы, на которые нашли полуответы» – без церемоний и малейших признаков милосердия думаю я.

«Ты прав. Я в долгу перед тобой. Только не знаешь ты и сотой доли этого долга».

«О чем ты?» – не понимаю я. Диалог, на ходу сочиненный ради вздорной прихоти, начинает ломать силуэт игры и пугать своей реальностью.

«Ты все узнаешь. Дай время. Не торопись», – не понимаю, как добрался до меня ее ответ.

«Как я узнаю? Тебя больше нет» – пытаюсь внести ясность и загнать реальность назад в клетку занимательного, ничего не значащего диалога.

«Не торопись. Все узнаешь. А то, что называешь долгом, в действительности страшный обман. Это он стал непосилен для моей памяти».

ВЕЛИКИЙ ИНКВИЗИТОР

– Знаешь, какая ты счастливая? – спрашиваю маму.

– Знаю. И еще знаю, что в твоей головке скрывается что-то еще, пока мне неизвестное.

Она удобно устраивается на софе, готовая слушать. Подбирает под себя ноги, отнимая тем самым у времени органы передвижения, и теперь оно затаится, станет неслышным. Все стрелки, пружины и маятники в квартире замрут, не осмеливаясь отвлечь ее внимание, а пустота времени заполнится маминым интересом.

– Не ожидай ничего особенного, – предупреждаю ее. – Возможно, это будет вздорная глупость. С тобой так бывает – думаешь о чем-то, и это представляется значительным и интересным? Как только произнесла вслух, становится наивным, даже глупым и непонятно тебе самой.

– Постоянно.

– Что же делать? Прятать мысли? Прятаться от мыслей? Как узнать, что я готов освободить их из себя, а окружающие не будут над ними смеяться?

– В этом прелесть хорошей мысли. Всегда найдется кто-нибудь, кто будет смеяться, но это не должно тебя останавливать, – отвечает она.

– Как это может быть прелестью, если над тобой смеются?

– Интересные мысли понятны не всем. Но большей частью люди не хотят признавать это и будут смеяться над ними, чтобы прикрыть высокомерием невежество. Банальные идеи понятны большинству, – делает короткую паузу, чтобы придать значимость тому, что последует. – Но будь осторожен. Непонятные мысли могут вызвать у людей страх. Он очень опасен, – добавляет она и одновременно изучает, насколько хорошо я понимаю ее.

– Примечательно, что ты заговорила о страхе – моя мысль как раз об этом.

– Так твоя мысль о страхе или о том, какая я счастливая? – спрашивает она с улыбкой.

Никогда не поверю, что она усмотрела конфликт между этими сюжетами.

– О том и другом. Ты счастливая, что не родилась в мрачное время и люди не боятся тебя.

Я знаю, она поняла. И все равно будет расспрашивать. Не для того, чтобы понять самой, а чтобы я понял, объясняя ей. Это ее любимое – «если что-то не понимаешь, объясни другому – тогда и сам поймешь». Я замираю в ожидании вопросов и готовый к ним. Она смотрит на меня с интересом, не выказывая намерений втиснуться в мой монолог. После короткого колебания уступаю.

– Ты знаешь, что я понимаю под мрачным временем? – проверяю я.

– Думаю да. Средневековье? А что ты понимаешь под «люди меня не боятся»? Почему ты вдруг заговорил об этом, и почему люди должны меня бояться?

– Потому, что ты все понимаешь лучше других и всегда знаешь, что произойдет задолго до того, как это происходит. Я думаю, в средние века тебя бы объявили ведьмой. Ты думаешь, те времена ушли в прошлое?

– Почему ты спрашиваешь? – пытается она изобразить интерес вопросом. Неудачная попытка. Я всегда знаю, когда она задает серьезный вопрос, когда надуманный, чтобы поддержать разговор, показать заинтересованность, вызвать мою откровенность.

– Хочу