Шрифт:
Закладка:
- А я - нет, - отрезала в ответ.
Отступила еще, хотя, понимала - наедине с Антоном я особенно уязвима. И не смогу его остановить, если мужу придет в голову сделать что-то, чего я не желаю.
- Ты врешь, - усмехнулся он.
Запер за собой дверь, отчего ощущение, словно я в тесной клетке, лишь усилилось.
- Я сама тебе хотела звонить, - соврала, чтобы переключить внимание Антона. - Нам нужно обговорить очень многое. Развод, раздел имущества, общение с Вадимом. Кто и когда будет забирать его с тренировок, кто станет оплачивать занятия хоккеем…
Я не договорила, потому что муж снова сделал шаг ко мне, понуждая вжаться спиной в стену. Он не предпринимал никаких попыток, скажем, обнять меня или сделать что-то подобное. Просто стоял рядом, нависая, как скала.
- Не хочу никакого развода, - сказал Антон, выбивая у меня почву из-под ног.
Возникло подозрение, что он просто надо мной шутит.
- Это не обсуждается, - выдохнула в ответ. - То, что ты сотворил с нами, не прощают.
- Мила, я…
Я так и не успела услышать, что еще он мог присовокупить к уже сказанному. В замке повернулся ключ, а через мгновение раздался возглас Вадима:
- Папа! Как хорошо, что ты дома.
Я прикусила нижнюю губу, чтобы не высказать все, что думаю по данному поводу. Лишь проговорила:
- Папа не дома. И папа уже уходит. А ты - раздевайся, мой руки и разогревай себе обед.
После чего отправилась к себе, совершенно сбитая с толку и непонимающая, что это вообще было. Зачем муж приехал, какие цели ставил перед собой… Почему то вел себя так, что у меня не оставалось сомнений в том, что наша прошлая жизнь - иллюзия, то порождал ту сумятицу, в которую я сейчас и погрузилась?
Закрыв дверь в некогда нашу спальню, я присела на край кровати и задержала дыхание. Прислушивалась к тому, что происходило в квартире, но кроме приглушенного разговора, в котором ничего нельзя было разобрать, ничего не слышала.
А потом Антон ушел. До меня донесся звук закрываемой двери, следом - какая-то песенка, которую напевал Вадим, а дальше все стихло.
И мне остался лишь сонм вопросов, ответов на которые найти я была не в силах.
- Ой!
Я испуганно вздрогнула, когда моя модель для маникюра резко отдернула руку. На ее пальце, в районе кутикулы, проступило легкое кровотечение.
Черт! Я поранила своего потенциального клиента. А виной всему - мысли о неожиданном визите мужа накануне. Ну почему, почему он не мог просто оставить меня в покое?
И почему я сама не могу об этом не думать? Вероятно, потому, что тринадцать лет жизни, которые я считала очень счастливыми, не так-то просто выкинуть из головы. И, что куда как хуже - из сердца.
Я знала его, казалось, до мельчайшей черточки. Знала все оттенки его смеха, чувствовала малейшие изменения в настроении. И при всем при этом ничего не подозревала о его тайной жизни. И никак не могла, даже сейчас, совместить того Антона, каким его знала - или просто себе воображала - с тем отвратительным человеком, которым он обернулся.
- Простите, пожалуйста, - пробормотала я, обращаясь к модели, добровольно согласившейся отдаться в мои пока не слишком умелые руки.
- Ничего, до свадьбы заживет, - хмыкнула она в ответ. - Вас что-то беспокоит?
Я посмотрела на нее с нескрываемым удивлением. Обычно именно мастера по маникюру становились психологами на полставки, а сейчас все было с точностью до наоборот.
Но, конечно, я вовсе не собиралась вываливать на незнакомого человека все перипетии своей жизни, которую в последнее время можно было назвать какой угодно, но только не скучной.
- Нет, я просто задумалась. Извините меня еще раз.
Девушка лишь вопросительно приподняла бровь, но ничего не сказала. А я попыталась сосредоточиться на том, чтобы она не ушла от меня вся в кровавых порезах.
Когда я закончила с ней, на стул напротив меня опустился новый человек. Я аккуратно разложила инструменты и подняла на него глаза. Глаза, которые мгновенно округлились, когда я поняла, кто сейчас передо мной.
- Что вы здесь делаете? - спросила я холодно у Лемешева, внимательно за мной наблюдавшего.
Господи, да что им всем было от меня надо? Разве недостаточно того, что они уже и так сделали с моей жизнью? Лемешев, его дорогая дочь и мой собственный муж?
- Записался быть добровольной моделью, - откликнулся он безмятежным тоном.
- Вам руки давно не уродовали? - с сарказмом поинтересовалась я.
- Захотелось новых ощущений, - тонко улыбнулся мужчина в ответ.
Я сжала губы, борясь с желанием высказать ему все, что я думаю по поводу его неуместных визитов. Но здесь, в присутствии стольких людей, это было просто невозможно. И выгнать его я не могла тоже - меня бы явно не поняли.
- Что вам нужно? - повторила я вопрос. - Уж явно не маникюр.
Лемешев осмотрел свои руки и пожал плечами:
- Почему нет? К тому же, это, похоже, единственная возможность с тобой поговорить, Милана.
- Поговорить о чем? - сухо отреагировала я. - Вы сделали уже достаточно. Если пришли рассказать о том, как замечательно теперь мой муж живет с вашей дочерью, то я прекрасно обойдусь без этой информации.
- Милана, ну ей-Богу… - поморщился он так, будто проглотил что-то гадкое. - Я действительно хочу помочь. Неужели эти курсы по маникюру лучше того, что я могу предложить?
- Лучше и намного, - твердо отрезала я. - И даже скажу, почему. Потому что это то, чего я добиваюсь сама. Без вашей семейки. Вы мне помогли уже достаточно - раскрыли, с кем я прожила чуть ли не половину своей жизни. Больше вашей помощи мне не надо!
Он открыл было рот, чтобы что-то сказать, но я предупреждающе наставила на него пилку:
- А теперь, если вы не передумали спасаться бегством, лучше сидите молча. Иначе я отрежу вам палец!
Он недовольно нахмурился, но остался сидеть на месте. И мне не осталось ничего иного, кроме как приступить к делу.
Когда Лемешев ушел, бросив на меня на прощание странный взгляд, я вздохнула с облегчением. На сегодня это был последний человек на маникюр, оставалось лишь показать преподавателю свою домашнюю работу и можно было ехать к Адаму.
- Ну, что тут у тебя? - подошел ко мне Александр, который и вел эти курсы.
Я пододвинула к нему результат своей сегодняшней бессонной ночи. Пришлось просидеть чуть ли не до утра, чтобы рисунок на ногте приобрел тот вид, в каком было не стыдно его показать.
