которому меня привел полковник, ничем не отличался от остальных. Такая же трёхэтажка стандартного европейского вида. То есть не унылое серое строение, а вполне себе симпатичный «пряничный» домик. Похоже на таунхаус, если говорить современным языком. Подъезд очевидно принадлежал одному владельцу, как и все три этажа секции.

А вообще я обратил внимание, что Хельсинки очень сильно напоминают старые районы Москвы. Старые не в плане состояния, а по времени их существования. Все эти доходные дома, купеческие и дворянские места обитания — вот что имею в виду.

Куусари подошёл к калитке и нажал на звонок.

Пару минут в доме стояла тишина, хотя в парочке окон был виден тусклый свет. Потом щёлкнул замок, входная дверь тихо открылась и на крыльце появился паренёк, лет пятнадцати.

— Хто тут на ночь глядя? Ходют в темноте, як нехристи…– Бубнил пацан на русском языке с чисто деревенским акцентом. В руке у него был керосиновый фонарь и, чтоб рассмотреть нежданных посетителей, он поднял его повыше. — О! Господин полковник. Мы вас сегодня не ждали. Проходите.

Парень бегом спустился с крыльца, подскочил к калитке, открыл замок и посторонился, пропуская нас с Куусари.

На меня он смотрел с сомнением, но видимо компания в лице полковника является достаточной гарантией благонадёжности.

— Семён, сообщи господину Шульгину, что я привел ему важного гостя. — Финн шагнул вперед, махнув мне рукой, мол, не стой, Алексей, заходи.

— Как прикажете, ваш благородие… Как прикажите…

Только в этот момент я понял, что Семён то вовсе и не пацан. Свет от фонаря хорошо позволял рассмотреть его лицо. Это был мужчина, взрослый, не меньше сорока лет. Но при этом, ростом, тембром голоса и комплекцией он абсолютно точно напоминал подростка. То есть, не карлик, конечно, однако все же отклонения физического характера явно имеются.

Семён проводил нас в дом, усадил в гостиной, где горели свечи и одна керосиновая лампа, а затем исчез в неизвестном направлении, пообещав привести хозяина дома.

— Алексей, так что скажешь насчет знакомства с моим хорошим другом? С полковником Меландерой? — Снова завёл свою шарманку Куусари.

Видимо, набитой рожи начальника сыскной полиции ему было мало. Он хотел вернуть меня обратно в руки разведки.

— Просто, раз ты свободно перемещаешься по Хельсинки, а не сидишь в подвалах «охранки», значит Риекки имеет на тебя какие-то виды…

Договорить Куусари не успел, в комнату вошел Шульгин. Ну я так понимаю, что это был он. Похож на фотку, которую я видел в его личном деле. Впрочем, чего уж скрывать, сейчас фотографии делают такие, хрен разберёшь, кто там вообще есть.

— Господин Шульгин! — Осмо вскочил с дивана, на котором мы сидели, и шагнул навстречу Василию Витальевичу. — Я привел вам соотечественника. У него крайне сложная ситуация. Он оказался в руках сыскной полиции, но думаю, вам необходимо поговорить с парнем. Нам вместе необходимо поговорить. Чтоб вытащить его из лап Риекки.

— Добрый вечер… — Кивнул я хозяину дома, с интересом рассматривая его лицо.

Высокий, жилистый. Усики, как у знаменитого Ивана Поддубного. Или Эркюла Пуаро. Хотя, нет. У второго они были какие-то маленькие. Всё-таки Поддубный. Только такой, сильно похудевший и облысевший.

— Рад приветствовать, господин полковник. — Шульгин быстро поздоровался с финном и мгновенно переключился на меня.

Он подошел ближе, а затем уселся в кресло, стоявшее напротив дивана, который заняли мы с Куусари. Смотрел Василий Витальевич внимательно, но как-то настороженно. Впрочем, я даже знаю, почему.

В отличие от Куусари, он прекрасно знает, с Родины далеко не всегда хорошие новости прилетают. А уж люди, тем более.

Шипко говорил, к Шульгину пытались подобраться, но безуспешно. Однако, в отличие от всех предыдущих попыток, моя точно должна увенчаться успехом. Я, так сказать, имею крайне убедительные аргументы. Вернее, один аргумент.

— У меня для вас есть информация, привезенная с Родины. — С места в карьер начал я.

Присутствия Куусари не боялся и не стеснялся. Все равно он не поймёт, о чем идёт речь. А сам Шульгин не рискнет поднимать бучу.

— Как интересно. Слушаю очень внимательно. — Василий Витальевич склонил голову к плечу, рассматривая меня цепким взглядом.

— Ляля чувствует себя хорошо. Он сыт, одет и обут. За ним отлично присматривают. И вот еще… Он просил передать…

Я расстегнул воротник рубашки, а затем стянул с шеи веревочку, на которой висел маленький серебряный крестик ручной работы. Нацепил его еще в карельских лесах. Естественно, мои вещи финны обыскали, это было ожидаемо. А вот крестик никого не удивил. Вернее, вопросы прозвучали, конечно. Типа, как же коммунист с крестом ходит. Но я сразу сказал финским пограничникам, будто очень рад снова носить семейную реликвию.

Реликвия и правда была семейной, только не моей.

— Вот… — Я протянул руку в сторону бледного Шульгина. А побледнел он, еще когда только услышал имя «Ляля»

Я, конечно, ожидал определенной реакции, это понятно. Но Василий Витальевич мои ожидания превзошел. Он стал белее снега. Губы его посинели и мелко тряслись.

Естественно, Шипко пояснил с самого начала, чем конкретно мы надавим на Шульгина.

* * *

— Ляля? Кто такая Ляля? Жена? Почему он должен ради нее согласится на сотрудничество? — Спросил я Панасыча, едва он озвучил мне фразу, которую я должен сказать Василию Витальевичу.

— Не кто такая, а кто такой. Это его сын. — Сухо ответил чекист.

— О едрить те в рыло… — Высказался я от неожиданности любимой поговоркой Панасыча. — Почему Ляля-то? Бабское имя.

— Слушай, Реутов, чего ты ко мне прилепился? Я тебе — господь бог, знать ответы на все? Ну вот величали они его Лялей. Черт их поймет, по какой логике. Сыновей вообще было трое. Старший Василид добровольцем записался в «Орденскую дружину», состоявшую в основном из учащейся молодёжи. Ну и погиб, как и все двадцать пять юношей из этой дружины, в бою со сторонниками Директории. Собственно говоря, случилось это при обороне Киева, когда их забыли поставить в