Шрифт:
Закладка:
Их первый разговор состоялся на лекции о великом художнике шестнадцатого столетия Караваджо. В то утро шел дождь, она опоздала, аудитория представляла собой целое море разноцветных дождевиков. Ее внимание привлекло свободное место в середине ряда. Извиняясь, вынуждая других встать, она добралась до него и обнаружила, что сидит рядом с Джорджем.
– Ты должна быть мне благодарна, – сказал он, – я занял место для тебя.
– Только одно осталось.
– Думаю, мы оба знаем, почему ты тут села. – Он улыбнулся, будто хорошо знал ее. – Джордж Клэр, – сказал он, протягивая руку.
– Кэтрин – Кэтрин Слоун.
– Кэтрин. – У него была потная рука.
За считанные секунды между ними установилась близость, словно заразная болезнь. Они немного поговорили о занятиях и преподавателях. У него был едва заметный французский акцент, он сказал, что в детстве жил в Париже. В квартире, как на «Паркетчиках» Кайботта[22].
– Ты знаешь Кайботта?
Она не знала.
– Мы переехали в Коннектикут. Когда мне было пять, и с тех пор моя жизнь переменилась. – Он улыбнулся, будто шутил, но она понимала – он совершенно серьезен.
– Я не была в Париже.
– Ты в группе Хагера?
– Буду, в следующем семестре.
Он показал на экран, где красными буквами было написано имя художника.
– А про него знаешь, да?
– Караваджо? Немного.
– Один из самых невероятных живописцев в истории. Он нанимал проституток позировать и превращал уличных девиц в румяных дев. В этом есть какая-то особая справедливость, не думаешь? Даже у Мадонны есть ложбинка.
Вблизи от него пахло табаком и еще чем-то, каким-то одеколоном. В тесной аудитории с запотевшими высокими окнами она вспотела под шерстяным свитером. Он смотрел на нее, как смотрят на холст, подумала она, может, ее загадки разгадывает. Как почти все парни из Уильямса[23], он был в оксфордской рубашке[24] и брюках хаки, но присутствовали и отступления от стиля – кожаные браслеты на запястье, черные матерчатые туфли (позже он сказал ей, что купил их в чайнатауне), мокрый от дождя берет на коленях.
– Он же кого-то убил? Из-за полной ерунды, да?
– Игра в теннис. Видимо, хорошо так проиграл. А ты умеешь?
– В теннис?
– Мы можем как-нибудь сыграть.
– Я не очень…
– Тогда тебе не нужно беспокоиться.
– О чем?
– Что я убью тебя, если проиграю. – Он усмехнулся. – Это была шутка.
– Ясно. – Она попыталась улыбнуться. – Ха-ха.
– У меня есть друзья, можем сыграть пара на пару. Я бы предпочел быть твоим партнером, а не противником.
– Так мне будет куда безопаснее.
– Верно. Но играть с гарантией – скучно, разве нет?
Люстры начали тускнеть, и Джордж снизил голос до шепота:
– Вообще-то ему сошло с рук. И неудивительно, учитывая, что он был настоящий гений.
– Гений или нет, убийство не должно сходить с рук.
– О чем это ты? Мы все так делаем. Это что-то вроде премии за хорошее поведение. Книжка, которую ты не вернул в библиотеку, чаевые, которые не дал. Рубашка друга, которую забыл отдать. Что-нибудь, что сошло с рук – и всё. Да ладно, кто бы говорил. Я же знаю, ты так поступала. Ну, признайся.
– Я ничего такого не помню.
– Ну, тогда ты еще невиннее, чем я думал. Вижу, ты Очень Хорошая Девушка, – он выговорил каждое слово будто с заглавной буквы. – Рекомендую быстрое и полное развращение.
Она немного смутилась и спросила:
– А ты?
– Я? О, я насквозь развращен.
– Я тебе не верю. По виду не скажешь.
– Я научился маскироваться. Необходимо для выживания. Я вроде тех венецианских карманников. Ты еще ни сном ни духом, а у тебя уже ничего нет – денег, документов, тебя самого нет.
– Звучит опасно. Не уверена, что мне стоит с тобой разговаривать.
– Просто хотел, чтобы ты знала, во что ввязалась, – сказал он.
– Ты собираешься обчистить мои карманы?
– Могу постараться, чтобы мне кое-что сошло с рук.
– Например?
Аудитория разразилась аплодисментами, когда лектор, худой седовласый джентльмен в костюме из ткани в рубчик, вышел вперед.
Джордж зашептал ей прямо в ухо.
– Ну, например, вот что, – сказал он, засовывая руку ей под юбку, когда на экране появился «Амур-триумфатор»[25].
По причинам, которые она не вполне понимала – ведь они вроде бы были совсем непохожи, с очень разными ценностями – они стали неразлучны. Она была девственница, он гордился репутацией бабника. Если она и знала его истинную природу, то игнорировала ее, принимая его погруженность в себя за интеллект, тщеславие за хорошее воспитание. Он катал ее на руле велосипеда, водил в кофейню на Спринг-стрит или в бар «Перпл», а иногда в бар для ветеранов, где виски был всего по шесть центов за стакан, и они слишком много пили и беседовали о мертвых художниках. Джордж знал о художниках больше, чем любой из ее знакомых. Он говорил, что раньше хотел сам стать художником, но родители его отговорили.
– Мой отец – мебельный король Коннектикута, – сказал он ей. – Такие не особо тепло относятся к искусству.
Они бродили по Музею Кларка, целовались в элегантных пустых комнатах со стенами, выкрашенными в суровые цвета гор Беркшир[26]: оловянный, белый, золотистый. Бок о бок они задумчиво созерцали Коро, Будена, Моне и Писсарро, она клала голову ему на плечо, вдыхая травянистый запах табака. Они ходили смотреть гонки в Вест-Лебанон, сидели высоко, на слепящем солнце, и считали повороты визжащих машин, металлические трибуны дрожали под ногами, над дорожками поднимался запах бензина. Они гуляли по лесам и лугам, целовались под ленивыми коровьими мордами.
Он не блистал красотой, но напоминал ей персонажа картин Модильяни, с мрачным угловатым лицом, редеющими волосами, похожими на бутон губами и желтыми от табака зубами. Его лукавый ум казался претенциозным и жутковатым, но он заставлял ее чувствовать себя красивой, будто она – это не она, а кто-то, кто лучше ее. На несколько головокружительных недель она затерялась в любовном мороке. В ее сознании он был вроде Жана-Поля Бельмондо в фильме «На последнем дыхании», который они смотрели вместе, а она –
