Шрифт:
Закладка:
— Я здесь уже видел таких — бухают вместе, один говорит: «Возьми мою машину и сгоняй за поддачей». Тот берет ключи, садится пьяным за руль и едет. Останавливают гаишники — трубка — дыхните — алкоголь — разбирательство. Идут к владельцу автомобиля: «Ты Петрову свое авто давал?» — «Ну давал». — «А знал, что он находится в состоянии алкогольного опьянения?» — «Знал, мы вместе бухали». — «Раз так, лишаем тебя “прав” на три года — за то, что “передал право управления транспортным средством лицу, находящемуся в состоянии алкогольного опьянения”. Все ясно?» — «Ая-яй, гражданин начальник, не надо». — «Ладно, тогда пиши заявление об угоне». И Вася, понятное дело, пишет — и отправляет в тюрьму на два-три года вчерашнего собутыльника.
— А наркоманов возьми, — решил развить тему Дима. — Вот колется он тихо-мирно, никого не трогает. Прознали об этом мусора — втираются к нему в доверие под видом такого же «торчка» и просят в следующий раз, как будет покупать себе, взять пару граммов и им. Тот, конечно, соглашается — можно будет ведь и от чужого «откроить» себе, покупает и приносит — мусорам, как позже выясняется. Называется это контрольной закупкой. Один-два таких факта — и у тебя уже распространение, часть 3 статьи 328 УК РБ — от восьми лет. Лучше бы барыг закрывали, цыган там всяких, кто детей на наркоту подсаживает.
— Не-е, барыги платят. И дальше сбывают наркоту, которую сами же мусора им и приносят.
— А какой он наркоторговец? Просто больной человек, который соглашается помочь таким же, как и сам. А мусора таким образом раскрываемость повышают — как же, раскрыли целый синдикат, особо тяжкая статья, звезды на погоны и премии, — сокрушался Батон.
— А Славик Белоскурский за что «угрелся»? — поинтересовался я у смотрящего.
— Обвиняли в квартирных кражах, в том числе и на $600 тыс. из хаты какого-то помощника президента по науке. Следаки очень хотели раскрыть это громкое дело, сфальсифицировали улики, но Славик каждый день строчил жалобы в различные инстанции и кое-чего добился — в краже из квартиры ученого его больше не обвиняют. Взял на себя даже пару чужих эпизодов на радостях, лишь бы все поскорее закончилось. На днях в суд поедет, года три получит по третьей части своей 205-й — и в лагерь. Считай, сорвался.
— Слышь, Дима, а чего он ходит с трудом, вон еле передвигается? — показал я на Славика.
— Да избили при задержании, почки сильно отбили, «Алмаз» брал — целое контртеррористическое подразделение. Он уже четвертый месяц отойти не может. Сам его потом спросишь, захочет — расскажет.
Движение в камере не прекращалось ни на минуту — все что-то варили, жарили, курили, играли и спорили друг с другом. Дорога в три стороны — в соседние камеры и этажом ниже, — телевизор, радио, круглосуточное общение и молодежь — здесь было на порядок веселее, чем в зачуханной, сильно переполненной и давящей на психику хате один-четыре-четыре. Я с первого дня влился в компанию Батона, Фила и Славика, мы вместе «ломали хлеб», курили одни на всех сигареты, переживали друг за друга и жили одной в меру дружной арестантской семьей. Где-то раз в месяц я загонял в хату $200–300, и нужды у нас не было ни в чем.
Я опять отправил поисковую «маляву» в надежде найти Пашу Воропаева и пообщаться с ним раньше мусоров, но моим надеждам не суждено было сбыться.
Допросы, опять допросы…
Ты хочешь узнать, как выглядит допрос?
Первый допрос — это как первый сексуальный опыт: ждешь его и волнуешься уж точно не меньше. Ты никогда не знаешь наверняка, когда это случится — утром, днем или даже ночью (бывало и такое). Просто нервно ждешь: на людях храбришься, а в душе очень переживаешь, поскольку этот единственный, самый первый визит следователя может приоткрыть завесу неопределенности и неизвестности над твоим будущим. Вроде бы и ожидаешь постоянно, когда за тобой придут, и дежурные ручка с блокнотом всегда наготове, но этот равнодушный металлический голос за дверью: «Павлович, с бумагами!» — все равно оказывается неожиданным. Сердце начинает биться так, что кажется, будто его стук слышен и в соседних хатах. Но надеваешь на себя маску безразличия и идешь. Куда идешь? Да навстречу своей судьбе, к кому-то благосклонной, а к кому-то не очень.
Первый раз меня допрашивали вечером 4 октября. Ты скажешь: «Какого черта! Человек уже восемнадцать дней за решеткой, а к нему только сейчас пришли!» — и будешь абсолютно прав. Я и сам каждый день сгорал от желания поскорее узнать, в чем же меня обвиняют и какие испытания приготовила мне судьба. Правда, следователи не разделяют эту точку зрения и намеренно держат тебя в неведении — неделю, две, три. Наверное, это один из элементов оказания психологического давления на подследственных по особо важным уголовным делам — человек, впервые заключенный под стражу, находится в непривычных, незнакомых, довольно жестких, порой нечеловеческих условиях, и кому-то этих нескольких недель может оказаться достаточно, чтобы сломаться и при первой же встрече со следователем написать явку с повинной, которая, при благоприятном стечении обстоятельств, может обернуться подпиской о невыезде и пусть временной и иллюзорной, но свободой.
Вхожу в кабинет, прищуриваюсь — настольная лампа специально повернута так, чтобы светить мне прямо в глаза. Обшарпанный деревянный стол с намертво прикрученной пепельницей, пара прикрепленных к полу табуреток, небольшое окно, забранное выкрашенной в белый цвет железной решеткой, мой адвокат Нестерович и долговязый, похожий на сухую сосновую жердь уже знакомый мне следователь Макаревич. Редкие свежевымытые волосы, дешевый костюм от «Коминтерна» с брюками не по длине… Сколько же ему лет? — пытаюсь угадать, но юношеский румянец на щеках Макаревича путает все карты, и с равным успехом ему может быть как двадцать пять, так и около тридцати.
— Ну здравствуй, Сергей, — протянул мне руку следак. — Как поживаешь?
— Вашими молитвами, — я ответил на рукопожатие. — Слушаю.
— Вот обвинение, прочти. Особо не заморачивайся — оно предварительное и в процессе расследования еще не раз изменится. Ну, прочел?
— Да.
— Вину признаешь?
— Нет, конечно.
— Хорошо, так и запишем. Подпиши здесь и здесь. Пароли от своих зашифрованных дисков не скажешь?
— Угадали — не скажу.
— Ну, как знаешь. До встречи, — Макаревич поднялся и собрался уходить.
— Когда вас в следующий раз ждать?
— По закону срок предварительного следствия — два месяца. Это если не будем продлевать. Так что в любой день. До свидания, Сергей Александрович.
— Ага, пока, — буркнул я себе под нос.
Лед тронулся, господа присяжные заседатели! Раз спрашивал пароли — значит, мои диски они еще не открыли. Это хорошая новость. Раз уж ФБР методом брутфорса (подбора пароля по словарю) за год не смогло расшифровать жесткий диск, защищенный программой BestCrypt, то наши недоумки и подавно не смогут.
Я внимательно прочел текст обвинения: «приготовление к хищению с использованием компьютерной техники» (часть 2 статьи 212 УК РБ) — из-за Сапрыкина и часть 4 статьи 212 за шопинг в Минске с Пашей и Степаном. Вернулся в хату, поужинал. Пацаны с расспросами не приставали.
