— Понимаю, — ответила она. И исчезла за дверью, которая была обита шоколадного цвета материалом, похожим на кожу и разделенным золотистыми нитями на аккуратные ромбики.

Кабинет показался мне огромным, как зал. Я никогда в таких не был. Поперечное завершение стола, выстроенного буквой «Т», было уставлено черными телефонами.

Я по гостеприимному указанию Ивашова опустился на стул, а руки положил на зеленое сукно, точно приготовился заседать.

— Я буду здесь, чтоб не вскакивать к телефонам, — объяснил Ивашов. — Как мама?

— Работает.

— Это — главное. Работа утомляет, но и спасает. (Думаю, это он про себя сказал.) Если человек хочет перенести непереносимое, он обязан думать о работе круглосуточно. Только о ней! (Это он уже явно сказал самому себе.) Теперь по поводу тебя, Саша… Стихи привез? — Он взглянул на тетрадку, которую я держал в руках. — Вижу, привез… Сколько их там?

— Здесь поэма.

— Поэма?!

— Всего пять страничек.

— Тогда читай. Как называется?

— «Прямое попадание».

Я начал, запинаясь, читать.

— Читай нормально, — сказал Ивашов. — Я хочу иметь точное представление.

Это прозвучало приказом, и я взял себя в руки. Поэма заканчивалась четверостишием, посвященным, как и вся она, дворнику, который спас нам с мамой жизнь:

В скорби даже зенитки

умолкли на крышах,

В скорби улицы все

погрузились во тьму…

И хоть он не услышит,

никогда не услышит,

«Я уже не ребенок!» —

говорю я ему.

— В этом мне и нужно было убедиться, — медленно произнес Ивашов.

— В чем?

— В том, что ты уже не ребенок. Я-то как раз хочу, чтобы дети и во время войны оставались детьми. Но тебе уже семнадцать… В таком возрасте войсками командовали и создавали выдающиеся произведения.

Я понял, что мою поэму он выдающейся не считал.

— Конечно, сочинять поэмы в семнадцать лет — это одно, — продолжал Ивашов, — а выдерживать нечеловеческие испытания… сражаться и погибать… это другое.

Дверь с аккуратными ромбиками наполовину открылась, и Тамара Степановна, подняв на Ивашова все те же растерянно-восторженные глаза, сообщила:

— На проводе Москва.

Во время чтения поэмы ни Москва, ни Тамара Степановна перебивать меня не пожелали.

Я чувствовал, что Ивашов разговаривает с кем-то очень значительным, хотя он не поднялся со стула и не изменил тембр голоса.

— Сделаю все возможное, — сказал он. И, выслушав какое-то возражение, ответил: — Я про себя сказал… А люди только и занимаются тем, что делают невозможное.

Опустив трубку, он тем же спокойным голосом продолжил беседу со мной:

— Так вот… У нас тут издается газета. Правда, всего на двух полосах. — Он взял со стола и протянул мне газетный лист формата «Пионерской правды». — Называется «Все для фронта!». Не очень оригинально, но выражает главный смысл того, что мы делаем. Газета ежедневная, а в редакции всего два работника — редактор и машинистка. Фактически даже один: у машинистки малые дети — то они болеют, то она сама. Увольнять жалко, не будем. Я дал команду машинописному бюро: пусть помогают! Среди эвакуированных обнаружили студентку филфака — будет корректоршей. А вот литературного сотрудника нет… Им будешь ты.

— Я?.. А школа?

— Придется отложить до победы. Повторяю: я хочу, чтобы дети были детьми, а школьники — школьниками. Но чрезвычайные обстоятельства требуют чрезвычайных решений! Некоторые считают, что и у детей все должно быть до предела напряжено. Я не согласен! Пока можно уберегать от пекла, надо уберегать. Ну, а если… Тут уж ничего не попишешь. — Он затих на мгновение. — Твою будущую работу я бы пеклом не стал называть. Зачем же преувеличивать? Но отвечать за газету, как и редактор Кузьма Петрович, будешь по-взрослому. Не ребенок так не ребенок!.. Судя по твоим стихам и рекомендациям Александры Евгеньевны, ты можешь справиться. — Его глаза вопросительно прицелились в меня. — Слова «прямое попадание» имеют не только отрицательный… страшный смысл. Смотря кто и куда попадает! Вот я, к примеру, надеюсь, что твое назначение будет моим прямым попаданием. А надежды начальника стройки в военное время должны сбываться!

Глаза все еще изучающе целились в меня.

— В каких же условиях тебе придется доказывать, что мое попадание было прямым? Обрисую в общих чертах. Типография от нашей стройки — в пятнадцати километрах. Там районный центр… Не скрою: после рабочего дня у тебя будут рабочий вечер и рабочая ночь в типографии. А возвращаться с газетами придется иногда и под утро… Три-четыре часа поспишь — и снова в редакцию. Война пересматривает все: психологию, организм. Злоупотреблять этим, конечно, без надобности не следует. Я часто слышу: «Отсыпаться будем после победы». Почему? Если выдастся лишний часок отдохнуть, отдохни! Будет польза не только тебе самому, но и общему делу. Вот таким образом… Надо сберегать для людей все, что можно сберечь из нормального, мирного бытия. До тех пор, пока можно… Тебя вот придется от школы временно оторвать. Ничего не попишешь! Некоторых война в твоем возрасте оторвала… от самой жизни.

Он снова затих на мгновение.

— Строительство у нас необъятных размеров. Участков знаешь сколько? Пока не скажу: военная тайна. Вот когда будешь оформлен по всем правилам… Газета объединяет людей. Восхищается ими… А это дополнительные калории! В продуктах недодаем, так хоть здесь… Редактор Кузьма Петрович публикует сводки со стройучастков рядом со сводками Совинформбюро. Это поднимает людей в их собственном сознании. Печатное слово гораздо сильней, чем слово произнесенное. Гораздо сильней! Поэтому признания обыкновенных влюбленных прошлого века канули в Лету, а поэтов — остались, живут. Кстати, ты стихов о любви не пишешь? Я в юности о любви сочинял. А ты?.. Но на эту тему говорить полную правду ты не обязан. Александра Евгеньевна как-то пересказала, помню, слова философа: тот, кто утверждает, что говорит одну только правду, уже лжет. И пояснила: «Разве можно, к примеру, сказать матери, что ребенок ее безнадежно болен? Надо вселять надежду, пока вселяется!» Так пишешь ли ты о любви?

— Писал.

— Стихи о любви в газете публиковать надо. Не только же о бетоне и сварке! Люди должны чувствовать, что жизнь продолжается… Битва и жизнь!

Возле управления строительством меня поджидала мама. Она была не в состоянии ждать моего возвращения где-то вдали.

— Зачем он тебя вызывал?

— Буду работать в редакции.

— В редакции?! Кем?

— Литературным сотрудником.

— А как же школа?

— Он сказал, что окончу ее после победы.

— Но ведь ты же еще…

Мама осеклась. Думаю, вспомнила дворника, не пустившего меня в бомбоубежище.