"Вот это фокус! Палач-лекарь. Никогда бы не подумал, но судя по всему, это его любимая тема. Как говорили мои учителя: найдешь в человеке то, что его действительно интересует, считай, что ты ему уже наполовину друг".

Теперь подгонять и задавать вопросы хозяину дома не было нужды. Из него потоком полились информация, правда, особого интереса для меня она не представляла.

— В основе нашей медицины лежит наука о гуморах или соках. Ее основы заложили еще античные медики Алкмеон Кротонский, Гален, Гиппократ, Эмпедокл. Считается, что в организме человека выделяются разными органами четыре основные жидкости — чёрная желчь, жёлтая желчь, флегма (слизь) и кровь. Если их равновесие нарушается, это означает, что человек заболел. Например, избыток флегмы вызывает проблемы с лёгкими, отчего кашлем организм пытается избавиться от избытка слизи и восстановить равновесие.

— Это… М-м-м… И как этот доктор определяет, какая у человека болезнь, когда эти… м-м-м… жидкости нарушаются?

— Исследует место, где у человека болит. А еще по моче. По цвету и запаху.

"Тут лучше не болеть. Так как с медициной здесь вопрос стоит так: лечить или пусть живет?".

— Мастер, а ты что лечишь?

— Рву зубы, чищу гнойники, вскрываю фурункулы, вправляю вывихи, готовлю мази от болей в спине и коленях. Могу с желудком помочь, когда он болит или его пучит. Помогаю излечиться от срамных болезней. Знаешь, парень, мне и такой работы хватает. Другими болезнями, как огонь святого Лаврентия или болезнь святого Иоанна я не занимаюсь. Для этого есть ученые лекари с патентами, — сейчас в его голосе чувствовалась горечь.

"Парень хотел стать врачом, а стал палачом".

Разбудил меня перезвон церковных колоколов. Пока я приводил себя в порядок, хозяин быстро оделся и стал накрывать стол для завтрака. Я ожидал появления обжоры Жана, но тот так и не появился, чему можно было только радоваться, так как от вчерашнего ужина не так уже много осталось. Сыр, колбаса и хлеб. Позавтракали, после чего Пьер закрыл входную дверь, и мы отправились на "работу". Идти было недалеко, метров двести. Идя чуть позади Монтре, я смотрел, как привычно огибают палача горожане, спешащие, в такую рань, по своим делам, и пытался проанализировать свои ощущения. В общих чертах я представлял, что мне предстоит делать, но утихомирить свое воображение пока не мог, поэтому напряжение росло с каждым шагом, как я не пытался расслабиться. Когда мы подошли к тюрьме, я неожиданно увидел, лежавшие на земле, корзиночки. К их ручкам были привязаны веревки, концы которых уходили в окна камер, забранных решетками, сквозь которые были видны бледные лица узников.

— Корзиночки для подаяния? — уже догадавшись для чего они, поинтересовался я.

— Да, так ты можешь проявить свое милосердие, которое зачтется тебе на небесах, когда придет твое время, — ответил он мне, в очередной раз поражая меня цветистостью и пафосом своих слов, но позже понял, что люди нередко пользовались такими фразами, выдирая их из проповедей священников.

Стражник, стоявший у входа в тюрьму, поздоровался с Монтре, затем покосился на меня, но препятствовать или что-либо спрашивать не стал. Мрачные, серые стены и влажный, тяжелый воздух обступили нас, стоило нам войти под своды этого мрачного заведения. Стражники и надзиратели, которые встречались нам по пути, не шарахались от палача, как от чумного, а по-приятельски здоровались с палачом, при этом с нескрываемым любопытством разглядывали меня. Я, в свою очередь, с не меньшим любопытством смотрел по сторонам. Какое-то время мы шли коридором, по обе стороны которого находились камеры, забранные решеткой, в которых сидели десятки грязных, вонючих, одетых в лохмотья, людей. При виде нас они начинали кричать, умолять, ругаться.

— Выпустите меня! Выпустите! Я… Не виноват! Я… Выпустите! — выл узник в камере, мимо которой мы шли. Обеими руками он вцепился в решетку, словно хотел выломать ее из стены. Другой, стоявший рядом с ним, молча смотрел на нас. В его глазах была пустота и безразличие. Из следующей камеры к нам тянулись грязные, с обломанными ногтями, покрытые язвами, руки, сопровождаемые криками: — Хлеба, ваши милости! Хлеба! Не дайте умереть с голода!

Идущий нам навстречу тюремный надзиратель, кивнул нам, а затем заорал и стал лупить деревянной дубинкой по рукам, протискивающимся сквозь решетки камер: — Чертовы ублюдки! А ну, отошли от решетки, шлюхино отродье!

Мрачная обстановка тюрьмы заставила меня еще больше напрячься. Дойдя до конца коридора, мы остановились у тяжелой, обитой железом, двери. Палач толкнул ее, и я увидел, при свете чадящих факелов, ведущую вниз каменную лестницу.

"Дорога в преисподнюю, — невольно подумалось мне.

По ней мы спустились в подвал тюрьмы, где находилась камера пыток. Пьер открыл дверь, за которой стояла плотная, непроницаемая глазом, стена мрака. У входа, в специальном креплении, горел факел, а прямо у двери стоял ящик, где беспорядочно лежали готовые факелы.

— Бери факелы, зажигай и вставляй в крепления, — скомандовал палач, проходя вперед.

Обойдя по периметру помещение, я зажег десять факелов, заодно оглядывая место своей будущей работы. Высокий арочный потолок, мрачные, серого камня, закопченные стены, которые, казалось, были пропитаны запахами пота, нечистот и горелой плоти. Больше всего меня впечатлили пыточные приспособления. Дыба, крюк на цепи, перекинутый через шкив закрепленный под потолком, который можно было опускать воротом, под названием "страппадо" и металлический стул с иглами. Треть одной из стен занимал громадный камин, рядом с которым лежала большая поленница уже наколотых дров. Чуть дальше находился стол, на котором лежали пыточные инструменты: клещи, щипцы и иглы. Рядом с ним стояла жаровня. У противоположной стены, рядом с входной дверью, стоял длинный стол и три стула. На столешнице стояли два подсвечника, на три свечи.

— Сначала разожги камин. Когда придет помощник прево с писцом, зажжешь на столе свечи. И фартук одень. Вон там на гвоздике висит, — отдавал короткие команды Монтре. — Так будешь делать из-за дня в день.

С определенной долей брезгливости, я надел на себя кожаный фартук, похожий на те, что носят мясники на рынках, после чего занялся огнем. Пока я занимался камином, палач рассказывал в чем потребуется моя помощь при той или иной пытке, попутно объясняя действия пыточных станков. В конце придал себе суровый вид и строгим голосом сказал:

— Усвой, Клод, раз и навсегда. Пока я прямо не скажу тебе, что делать, никуда не лезь. Не дай