Шрифт:
Закладка:
Дэн проснулся поздно и несколько мгновений искал глазами фонтан и бассейн Паракосма. Неужели прав был старый Людвиг, и между реальностью и сном нет разницы?
Он переменил свою измятую одежду и пошел бродить по улицам. Наконец нашел отель Людвига и в ответ на расспросы узнал, что маленький профессор выехал, не оставив адреса.
Ну и что из этого? Ведь Людвиг не может дать Дэну то, что он ищет: живую Галатею. Дэн даже обрадовался, что тот исчез: он возненавидел маленького профессора. Профессора? Гипнотизеры тоже называют себя «профессорами». Он кое-как прожил этот день, а затем после бессонной ночи уехал в Чикаго.
Второй раз они увиделись уже зимой. Дэн внезапно заметил коротышку на чикагской улице и, сам не зная зачем, окликнул его:
– Профессор Людвиг!
Тот с улыбкой поклонился.
– Извините меня за ваш аппарат, профессор. Я был бы рад заплатить за ущерб.
– А-а, это неважно, – подумаешь, разбитое стекло! Но вы – вы что, болели? Вы выглядите значительно хуже, чем тогда.
– Ерунда, – отмахнулся Дэн. – Ваше зрелище было великолепно, профессор, великолепно! Я бы вам сразу это сказал, но вас не было, когда я очнулся.
Людвиг пожал плечами:
– Я вышел в вестибюль за сигарой. Пять часов с восковой моделью, знаете ли…
– Это было великолепно! – повторил Дэн.
– Получилось так реально? – улыбнулся Людвиг. – Тогда это только благодаря вашему сопереживанию. Оно включает самогипноз.
– Это выглядело так реально, – хмуро повторил Дэн. – Прекрасная неизвестная страна.
– Вместо деревьев были мхи и лишайники под лупой, – объяснил Людвиг. – Всё это старые фототрюки. Плоды резиновые, дом – летнее здание нашего кампуса в университете. А голос мой: вы совсем ничего не произносили, кроме своего имени в самом начале, для этого я оставил пропуск. Я играл вашу роль: я ходил с камерой, укрепленной на голове, чтобы все время поддерживать тот же угол зрения, что у наблюдателя. Понятно?
– Минутку! – у Дэна перехватило дыхание. – Вы сказали, что играли мою роль. Тогда Галатея… она что, тоже реальна?
– Тея достаточно реальна, – подтвердил профессор. – Моя племянница, старший преподаватель в университете, увлекается драматическим искусством. А что? Вы хотите с ней познакомиться?
Дэн поспешно кивнул, мгновенно сделав окончательный выбор между иллюзией и реальностью.
Чтобы немного перевести дух и собраться с мыслями во время этого сложного для него разговора, Дэниел Скот перевел взгляд с добродушного лица Германа Баха на перспективу за окном. Темные глаза Скота не увидели там ничего интересного – только обычный городской квартал, но зато дали небольшую передышку. Доктор Бах прекрасно понимал затруднения своего молодого коллеги и поэтому с легкой насмешкой проговорил:
– Да ладно вам темнить, дорогой друг. Рассказывайте дальше. Вы только что высказали мысль, что любое выздоровление – это проявление способности организма к адаптации. И что?
– Я поставил перед собой вопрос, – с энтузиазмом заговорил Скот. – Существует ли возможность повышения адаптации? И для ответа на него принялся изучать организмы, у которых эта способность выражена наиболее ярко. Конечно, я прежде всего обратил внимание на насекомых: утратив крыло или ножку, они без проблем отращивают потерянные элементы. Даже отсеченная голова способна прирасти к новому телу. Но, увы, я так и не узнал, почему так происходит, – уныло закончил он свою тираду и вновь замолчал.
– Конечно, все зависит от гормонов. Именно они управляют всеми процессами любого организма, – заметил доктор Бах.
– Это-то я знаю. Вопрос в том – как? Но ответ на него я решил оставить напоследок, а пока принялся выискивать среди насекомых чемпиона по адаптации. И как вы думаете, на ком я остановился?
– Вы выбрали таракана, – рассмеялся Бах.
– Не угадали, – улыбнулся в ответ доктор Скот. – Чем насекомое выше в своем развитии, тем ниже у него способность к регенерации. Поэтому чемпионом – скорее, чемпионкой! – оказалась фруктовая мушка дрозофила. Ею в свое время заинтересовался доктор Морган, когда добивался в своих опытах устойчивых мутаций. Так вот, эта мушка, обработанная воздействием рентгеновского излучения, производила белоглазое потомство, хотя дрозофил изначально характеризует красный оттенок глаз. Эта особенность осталась неизменной и у последующих поколений подвергшихся облучению мух. Именно дрозофилы послужили мне материалом для изготовления экстракта, который я затем ввел в кровь коровы. Спустя неделю, я изготовил из вытяжки, полученной от этой живой лаборатории, сыворотку, полагая, что в нее должны были перейти адаптационные особенности дрозофил.
– И вам удалось установить это? – заинтересованно спросил Герман Бах.
– Да, я вводил сыворотку больным туберкулезом морским свинкам. И, представьте себе, они прекрасно справились с болезнью! Аналогично я вылечил бешенство у собаки и даже перелом позвоночника у несчастной кошки. И вот теперь я подхожу к самой сути проблемы… – Скот замолчал, словно мобилизуя все силы для продолжения разговора. Затем решительно произнес: – Я прошу вас, коллега, дать мне возможность испробовать сыворотку на одном из ваших больных.
Выпалив это единым духом, он уставился на старого доктора, а тот недовольно нахмурил брови.
– Вам не кажется, что вы слишком торопитесь? – спросил он. – Для точности эксперимента вам бы следовало провести еще некоторое количество опытов, в том числе на обезьянах, и только после положительных результатов переходить на человека, испробовав сыворотку, например, на себе.
Дэниел Скот удрученно вздохнул.
– На мне бессмысленно: я, увы, совершенно здоров. Обезьяну же надо покупать, а у меня нет денег. Я обращался в Биологический исследовательский центр с просьбой выделить мне животных для опытов, но они отказали – вероятно, я оказался не слишком убедителен.
– А если заинтересовать Стоумена? – нерешительно предложил Бах.
– Ну нет! Как только этот хищник от науки почует поживу, он сметет всех, в том числе и нас с вами. Вот его уж наверняка следует обходить стороной! Подумайте, может быть, вы доверите мне провести эксперимент на каком-нибудь безнадежно больном пациенте? – Доктор Бах лишь покачал головой. – О Господи! Неужели мне не соблазнить вас перспективой величайшего открытия? – воскликнул Дэниел Скот.
– Я не слишком честолюбив, дорогой мой, – ответил старик. – А опыты на людях всегда переходят из медицинской категории в нравственную. – Он помолчал, явно обдумывая что-то, а затем сказал: – Я могу пообещать вам вот что. Если кто-нибудь из моих пациентов окажется в коме, с которой не сможет справиться уже ни один врач, я позову вас и разрешу ввести сыворотку.
