Парадокс: в кабинетах разведки в здании Генштаба Слуцкий чувствовал себя гораздо спокойнее, чем в родной конторе на площади Дзержинского. Чекисты периодически арестовывают и коллег, и военных, но армейцы сотрудника госбезопасности — вряд ли.

При каждой удобной возможности Слуцкий навещал Артузова. Под видом координации действий ИНО и военной разведки два ветерана обсуждали главный вопрос тридцать седьмого года.

Как выжить самим.

Слуцкий держался за тонкую ниточку надежды, что в окружении разгорающихся репрессий не тронут хотя бы разведуправление Генштаба РККА. Там непотопляемый «Старик» Ян Берзин, переживший и взлеты, и падения. Начальник ИНО мечтал вырваться из объятий Лубянки с переводом в армию.

В конце зимы тридцать седьмого Артузова вернули в НКВД. Отстраненный от оперативной работы, Артур Христианович был сослан в архив с поручением написать историю органов госбезопасности.

Конечно, общение с опальным коллегой выходило за грань благоразумия. Но Слуцкому больше не с кем было поговорить откровенно. Изредка он спускался в крохотный закуток, не больше чулана для веников и швабр, где звучал тихий голос одного из создателей советской разведки.

— Знаешь, Абрам, если меня оставят на свободе с условием — сиди и строчи, пока история ОГПУ-ГУГБ не будет написана, умру от старости через много лет. Помнишь наши лучшие операции? «Трест», «Синдикат», «Тарантелла». Я начинаю повествование, но вынужден переделывать множество раз, потому что список фигурантов что ни месяц меняется. Вчерашние герои вдруг становятся изменниками.

— И что же будешь делать, когда неарестованные закончатся? — грустно пошутил Слуцкий.

— Есть ценный резерв — умершие до тридцать седьмого. Они навсегда герои. Из живых, если брать верхушку, мы с тобой да еще полдюжины.

— Вот и пиши: агент номер икс-икс, чье имя не разглашается, при поддержке коммунистического подполья разработал и осуществил операцию по уничтожению контрреволюционной троцкистской ячейки. Если не называть имен, дат и мест акции, твой труд будет закончен за день.

— Да кому он нужен… — Артузов отпихнул стопку папок с грифом «совсекретно». — История никого и ничему не учит. Мы слишком спешим. Одно дело — диверсия с уничтожением конкретного объекта. Ее можно организовать быстро.

— С Троцким ни у меня, ни у тебя не получилось.

— Ты прав. Скоростные методы не всегда работают. А на внедрение агента, что годами будет ввинчиваться в окружение объекта, вечно нет времени.

Слуцкий старался не называть по имени их самую большую проблему. Чисто по суеверию — чтоб не привлечь к себе внимание черного духа репрессий, не сглазить… Но сейчас не сдержался.

— Потому что ни один из нас не усидит на посту до момента, когда многолетние усилия дадут результат.

В подвальной конуре повисла мрачная пауза.

— Да… — протянул наконец Артузов. Он, итальянец по происхождению, сохранил легкий забавный акцент, но сейчас его говорок звучал не смешно. — Вот Хью Синклер. Он возглавляет МИ6 с двадцать третьего года. Максимум, что ему грозит — это отставка. Ему позволительна роскошь задумывать операции на пять, на десять лет.

— Артур! — во внезапном порыве произнес Слуцкий. — А если бы сейчас у тебя была возможность рвануть — не к англичанам, так просто затеряться где-то?

Архивариус замкнулся. При всей многолетней дружбе со Слуцким он не дал бы руку на отсечение, что откровенность начальника ИНО — не более чем провокация, чтобы выслужиться перед Ежовым.

— Нет. И тебе не советую. Даже не пытайся оформить дальнюю командировку, как бы ни было оно нужно для дела. Мы, начинавшие с Ягодой, сейчас как под увеличительным стеклом.

— Понимаю…

— Я не могу завершить историю прошлых лет, но главу «Тридцать седьмой год» не сложно закончить единственной фразой: зарубежная агентурная работа сворачивается. Или у тебя еще остались люди?

А это уже могла быть провокация со стороны Артузова. Пусть он сохранил допуск к архивным данным, разглашение актуальной оперативной информации дорого обойдется. Слуцкий постарался не встречаться с ним глазами, чтобы не выдать этих мыслей. Не хочется врать единственному человеку в центральном аппарате НКВД, заслуживающему доверия. Но и полагаться сегодня на кого-либо — безумие. Начальник разведки ограничился половинчатым ответом.

— Некому поддерживать связь. Легальная берлинская резидентура скукожилась до одного штыка.

— Все, за что мы боролись столько лет… Я оборвал связи с товарищами. Если и меня… Ты понимаешь.

— Конечно.

— Чтоб в случае моего ареста и они не пострадали от связи с врагом СССР.

Артузова взяли в мае тридцать седьмого прямо на рабочем месте. Тщедушного человека, отнюдь не первой молодости, по коридору волоком тащили два сержанта госбезопасности, а командующий арестом лейтенант отвесил подзатыльник, точно учительница нерадивому ученику. Тем самым дал понять: ты больше не корпусной комиссар ГБ, а лагерная пыль.

Через два месяца Артузов впервые увидел следователя прокуратуры, что зашел оформить финальный допрос. Бесконечно уставший от выматывающего ритма (до пятидесяти следственных действий в сутки по делам изменников Родины), прокурорский чиновник постарался не смотреть, во что превратился сидевший напротив арестант. Предшественники не потрудились привести его в приличный вид, хотя бы убрать колтун слипшихся от крови волос.

— Вы не признали вину. Представляю последний шанс, он позволит надеяться на снисхождение суда.

— Какого суда… — прошамкал обвиняемый. Часть зубов отсутствовала напрочь, от других сохранились пеньки. — Особое совещание. Списком. Да что говорить… Без меня знаете.

Следователь пометил в протоколе отказ от признания вины.

— Ваша вина подтверждена показаниями соучастников.

— Гэбисты говорили, что меня сдали Берзин, Карин и Штейнбрюк. Фуфло! Берзин не арестован — какой он соучастник?

Ответом послужило пожатие плечами. Арест — дело недолгое.

— Ни очных ставок, ни даже собственноручных признаний…

Прокурорский помахал исписанным листиком: мол, Штейнбрюк закладывает с потрохами. Обвиняемый упрямо дернул изуродованной головой.

— Подумаешь, одного вынудили… Остальные парни держатся, и я — тоже. Еще вопросы?

Следователь снял круглые очки и неторопливо протер их носовым платком. Выбивать признания — не его работа. К тому же злодей в несознанке отнимает меньше времени. Не виноват и все тут — распишитесь, увести. Но Артузов был первый за день, вызвавший неподдельный интерес.

Не сломленный. Не обозленный. Не цепляющийся за иллюзии. Спокойно ожидающий смерти.

— Только один вопрос. Как вам удалось?

— Выстоять?

Следователь кивнул.

— Элементарно. Мы, кадровые разведчики, готовились к провалу, к пыткам в застенках полиции, Дефензивы, Сюрте, Гестапо. Перенести любые издевательства, не выдать агентов, каналы связи, задание… — Артузов закашлялся, брызнула кровь — из разбитого рта или из легких. Он вытерся грязным рукавом. — Злая ирония, что в роли врагов выступают советские граждане.

Прокурорский подавил рефлекторное желание рявкнуть: это ты — враг советским гражданам. Счел за лучшее промолчать и слушать дальше.

— Я не знаю, кто приказывает уничтожать советскую разведку. Но вы не можете не понимать, гражданин следователь, что ваши действия и