— А тебе чего же?

— Так я служилый. Мне пока служба положена, а там как пожелаю осесть на земле, то же надел со всеми подъёмными дадут, а нет, так иначе помогут пристроиться. Не решил я ещё, встану ли за соху иль ремеслом каким займусь. Нас в полку не только стрелять, да штыком колоть учат.

— Это как это не решил⁉ Это что за разговоры такие⁉ Ты мне это брось! Не решил он. От веку наш род с земли жил, чтил её, лелеял и обихаживал. Прадеды твои так жили и ты станешь. Понял ли? — стукнул мужик кулаком по столу.

— Понял батя. Прости. Бес попутал, — поспешил повиниться Лука.

— То-та же, — прихлопнул хозяин дома, удовлетворившись тем, что его авторитет незыблем и последнее слово осталось за ним.

Матушка тем временем поспешила перекреститься на образа, и осуждающе глянула на Луку, мол чего нечистого на ночь глядя поминать. Сын слегка развёл руками, виноват мол, больше не буду.

— Ты верно знаешь, что всё-то, что обсказал, будет дадено без обману? — поинтересовался отец.

— Истинный крест, батя. Туда уж пару десятков семей наши привезли. Попервах всех расселяют в домах брошенных турками. Добрые дома, но постоянно там станет жить ремесленный люд. А для землепашцев поставят три больших села, с просторными домами, да при защите редутов. От Азова недалече, всего-то десяток вёрст. Землица целинная, но добрая, чернозём.

— Хм. Кто бы иной сказал, та не поверил бы. Да и тебе, если честно… Молод, ты, жизни не видел, веришь всему, что тебе не скажут. А ну как великая княгиня подманивает люд, чтобы после похолопить. Ту-то всё сызмальства знакомо, кажный бугорок знаю, кажную ветку помню, да и барин наш, почитай у меня на глазах вырос. Суров, и своего не упустит, особо разжиреть не даёт, не без того. Но справедлив, не то что иные, хоть его ближний сосед. Наш Сильвестр Авдеевич непотребства не попустит, и девок не портит, если только по желанию, да с молчаливого одобрения родителей. А порет, так тока за дело, не от злобы, а для науки. Ну и чего нам от добра, добра искать?

— Батя…

— Цыть! Тут крепко подумать надо.

— И сколь ты думать будешь?

— Дня три, я полагаю, чтобы уложить все думы мне хватит. М-да. Нет, не хватит. Больше надо. Опять же, сколь добра нажито. Всего ведь с собой не унести. И коли в побег уходить, знать Марфушу с собой уж не увести, поди не лошадь и дальнюю дорогу не осилит. Выходит, продавать надо. А как поспешать, так цену добрую никто не даст. Потому надо с ленцой расторговываться. Неделя, — прихлопнув ладонью наконец решил отец.

Лука лишь тяжко вздохнул. Это получается, батя через неделю лишь ответ будет готов дать, стронутся они с места или нет. После начнёт расторговываться с крестьянской обстоятельностью.

Это если вообще позабыть о том, что пока он будет телиться, Сильвестр Авдеевич прознает о задуманном. А тогда быть бате поротым, а Луке, вместе с Александром Фёдоровичем и остальными, идти под суд. Потому как подстрекательство к побегу, есть преступление против государственных устоев, и карается сурово.

Лука полез в карман кафтана за последним своим аргументом, и о стол глухо брякнул увесистый кошель.

— Тут двадцать рублей, от великой княгини. На обзаведение хозяйством пойдёт отдельно, а это плата за брошенное добро. Уходить потребно сегодня в ночь, пешком, с собой брать только то, что поместится в узлы.

— Опять голос прорезался? Ты меня ыш-шо поучи, щ-щенок. Я своё слово сказал, — припечатал отец, походя одарив крепким подзатыльником и сграбастав мешочек с серебром.

— Батя, серебро верни. Коли не согласен, то оно не твоё и не моё, а великой княгини Марии Ивановны. Я за него головой ответ держу.

Было заметно, что мужик не желает прощаться с деньгами, которые уже считал своими. А то как же. Коли у сына, знать отец им распоряжается. Он кровиночку не отделял. А то, что в рекрутчину забрали, так то не его волей. Так что, в своём он праве. Но тут оказывается есть заковыка. Серебро грело руку, кошель в руке лежал тепло и уютно, расставаться с ним никакого желания.

Некоторые родители сослуживцев Луки вели себя подобно его бате, но едва ощутив в ладони приятную тяжесть серебра, всё же довольно быстро сдавали свои позиции. Коли уж Долгорукова раздаёт такие деньжищи за брошенное имущество, то глядишь и в ином не обманет.

Вот только с его родителем этот номер не прошёл. Покрутил Харитон Тихонович в руке кошель, брякнул им о стол, сделав жест, мол прибери с глаз долой. И такие бывали среди семей сослуживцев. И тогда уж оставалось последнее средство.

Пока матушка собирала на стол, Лука вылил в горшок с кашей сонное зелье из склянки. Сам же выпил из другой, чтобы самому не уснуть. Как повечеряли, так всех и сморило. Прикинул он время, и начал спешно собирать вещи в узлы. Бабы конечно управились бы куда лучше, он же, многое, что можно было бы унести, оставит. Но тут уж никто главе семейства не виноват.

М-да. Проклянёт его батя. Как есть проклянёт. Через это уже прошли многие его сослуживцы. И когда родители сердцем оттают, бог весть. Далеко не все солдаты согласились участвовать в переселении своих близких. Но примерно с четверть всё же изъявили желание, поверив обещаниям Долгоруковой. Правда, видя реакцию семей, не меньше трети из их числа отступилась. Кому хочется быть проклятым родителями.

Собрав как смог вещи, он сообщил о случившемся Суханову по «Разговорнику», и условившись, что нанут в полночь, отправился на гульбище. Оставалось у него ещё одно дело. Нужно было повстречаться с Таисией, и узнать согласится ли она на побег, или покорится родительской воле, выйдя за того, на кого те укажут.

— Да как же в побег-то, Лука? Грех это. Не будет нам жизни без родительского благословения.

— Не мы первые пойдём против родительской воли, не мы последние. Живут, детей растят, а родители после прощают и принимают внуков. Ты сама-то согласна пойти за меня иль нет?

— Коли с родительского благословения, так бегом побежала бы. А так… Грех это, Лука. Да и куда бежать?

— На Дон, в славный град Азов. Года не пройдёт, как будет у нас свой дом и полная чаша.

— Сладко