г.) воспоминания другого видного члена прогрессивного блока и участника Врем. Ком. – Шидловского. Вот этот текст своеобразно и расцветили беллетристические наклонности Шульгина. Воспоминания Шидловского, написанные в других, спокойных тонах, не могут, с своей стороны, служить vade mecum при разрешении спорных вопросов, хотя в данном случае, казалось бы, мемуарист и был заинтересован в особливой точности и мог обладать большими данными, нежели другие свидетели: по его словам, он должен был сопровождать Родзянко в его предположенной поездке. Dichtung в этих воспоминаниях выступает с большой очевидностью. «Как-то раз, – рассказывает Шидловский (очевидно, это могло быть только 1-го утром), – пришел я во Вр. Ком. часов в семь утра… Сразу же Родзянко сказал мне, чтобы я готовился через час ехать вместе с ним к Государю, предлагать ему отречение от престола». (Автор утверждает, что к этому времени «было решено» потребовать отречение Николая II от престола.) «Вопрос о поездке был решен поздно ночью в мое отсутствие и разработан был весьма мало. Не были предусмотрены возможность нашего ареста, возможность вооруженного сопротивления верных Государю войск, а, с другой стороны, предусматривалась возможность ареста нами Государя, причем в последнем случае не было решено, куда его отвезти, что с ним делать и т.д. Вообще предприятие было весьма легкомысленное… Проходил час, другой, третий, неоднократно звонили по телефону на станцию Николаевской жел. дор., спрашивали, готов ли поезд, но из этого ничего не выходило, и всегда по каким-то причинам ничего не было готово. Наконец, пришел во Врем. Ком. председатель Совета Раб. Деп. Чхеидзе и объявил, что Совет решил не допускать поездки Родзянко к Государю. Во Врем. Ком. был уже заготовлен черновик этого документа, кажется, составленный Милюковым и изложенный в двух абзацах. Первый заключал в себе самое отречение от престола, а второй передачу его сыну. Чхеидзе было предложено ознакомиться с содержанием документа здесь же и затем распорядиться предоставлением нам поезда. Чхеидзе ответил, что он не может дать своего заключения по содержанию и форме документа без предварительного рассмотрения его в пленуме Совета… Чхеидзе взял с собою упомянутый черновик и пошел в Совет… Время между тем шло; прошел день, наступила ночь, а Чхеидзе обратно не являлся. Наконец, поздно вечером пришел Чх. и довел до нашего сведения решение Совета, который обеспечивал возможность проезда Родзянко при соблюдении двух условий. Во-первых, с нами должен поехать и Чхеидзе, против чего мы совсем не возражали, а, во-вторых, Совет соглашался только на первый абзац нашего текста, а второй отвергал совершенно. Тогда Родзянко и я заявили, что такого отречения мы Государю не повезем… На этом предприятие и закончилось, и Родзянко никуда не поехал». Не будем специально разбирать версии, данной Шидловским, – вся необоснованность ее в деталях выступит сама по себе в дальнейшем изложении, но и так уже ясно, в каком непримиримом противоречии стоит она с последовавшими затем ночными переговорами членов Врем. Ком. с представителями Совета. Никакого решения об отречении императора ночью 28-го не было принято, никакого соответствующего документа во Временном Комитете составлено еще не было, ни Исп. Ком., ни Совет подобных предложений, поступивших со стороны «цензовой общественности», не обсуждали. В хронологической мешанине, представленной Шидловским, предположения и разговоры выданы за решения.

Один однородный мотив проходит через все приведенные версии, вышедшие с двух противоположных сторон: вмешательство Исп. Ком. так или иначе помешало поездке Родзянко. Шляпников от себя еще добавил, что после инцидента с Родзянко Исп. Ком. решил изолировать Царя и его семью, и группе членов Исп. Ком. было поручено произвести соответствующий арест. Несуразица утверждения мемуариста слишком очевидна: он явно спутал и постановления Исп. Ком. 3 марта и даже 6-го, о которых речь впереди и которые были приняты уже в иной совсем обстановке, отнес на первое марта. У мемуаристов левого сектора инициатором возбуждения вопроса о разрешении Родзянко выступают железнодорожные рабочие: их революционная последовательность, бдительность и предусмотрительность клали-де препоны закулисным компромиссным интригам буржуазии. В февральские дни привносится нечто из обстановки позднейшего октябрьского большевистского переворота, когда «Викжель» играл решающую роль в вопросах продвижения поездов. Подобное утверждение решительно противоречит воспоминаниям тогдашних вершителей железнодорожной политики – члена Гос. Думы Бубликова, назначенного Вр. Ком. комиссаром в министерстве путей сообщ., и его помощника инженера Ломоносова. В их руках была вся инициатива.

В историю продвижения императорского поезда, вышедшего из Ставки по направленно к Царскому Селу в момент получения сведений о начавшихся беспорядках в столице, надо внести существенный корректив по сравнению с трафаретным изображением, присущим революционной историографии. Царский поезд в действительности без видимых затруднений повернул с Николаевской линии и через ст. Дно прибыл в Псков. Ниже придется вернуться к «последнему рейсу» Императора. Сейчас история этих перипетий может интересовать нас только со стороны технических условий поездки Родзянко. Получив сообщение о том, что императорский поезд подошел около 4 ч. утра 1 марта к ст. М. Вишера на Николаевской ж. д., Бубликов запросил инструкций от Врем. Комитета. Пока там обсуждали, что делать, поезд повернул обратно на Бологое, куда прибыл в 9 час. утра. Из Думы последовало распоряжение: «Задержать поезд в Бологом, передать Императору телеграмму председателя Думы и назначить для этого последнего экстренный поезд до ст. Бологое53. Однако поезд под литерой А, не дожидаясь «назначения» из центра, тотчас же направился по Виндавской дороге через Дно в сторону Пскова. Тогда начальствующие в железнодорожном центре решили искусственным путем задержать поезд и лишить Императора возможности «пробраться в армию». Для истории сохранился документ в виде телеграммы Бубликова начальнику движения Виндавской дороги от 11 час. утра первого марта, в которой предписывалось загородить товарными поездами какой-либо перегон, «возможно, восточнее ст. Дно и сделать физически невозможным движение каких бы то ни было поездов в направлении от Бологое в Дно». «За неисполнение или недостаточно срочное исполнение настоящего предписания, – заключала телеграмма, – будете отвечать, как за измену перед отечеством»54. Из этого плана ничего не вышло, и поезд под литерой А без осложнений продолжал свое продвижение.

Между тем на Николаевском вокзале в Петербурге стоял готовый экстренный поезд и в присутствии самого Ломоносова ждал приезда Родзянко. Из Думы систематически отвечали: Родзянко выедет через 1/2 часа. Время шло. Тогда, по рассказу Ломоносова, было решено перехватить Императорский поезд на ст. Дно, куда Родзянко должен был выехать по Виндавской дороге. Родзянко послал «вторую телеграмму» Царю. Может быть, эта «вторая телеграмма» была в действительности единственной, – только она одна среди официальных документов до сих пор опубликована. Вот ее текст: «Станция