Шрифт:
Закладка:
Как выяснилось чуть позже, Руслан подошел к Соне на спор, шутки ради. Поспорил с приятелями, что предложит первой встречной девушке немедленно пойти расписаться. И пока расслабленно-праздные, чуть хмельные приятели остались весело выглядывать из-за пурпурной стены краеведческого музея, он вышел на круговую аллею и увидел Соню, звонко стучащую каблуками по разбитому парковому асфальту.
Шутки шутками, но в загс они действительно пошли – не в тот же день, но спустя всего лишь три недели. Подали заявление, а после предписанного месяца ожидания расписались в ярком просторном зале с массивными люстрами и желтым вощеным паркетом (Саша была свидетельницей, стояла на церемонии с перекинутой через плечо атласной малиновой лентой). Выпили с гостями полусладкого шипучего вина, сфотографировались в Центральном парке – уже успевшем проглотить осеннюю порцию неплотного пушистого снега, сиреневатого в сумерках. Немного прошлись по безлюдным, скудно подсвеченным аллеям. Захмелевшая Соня бесконечно пересказывала историю их знакомства – каждый раз с новыми вариациями. И густой хрипловатый смех гостей то и дело прорывался сквозь разгоряченные голоса, сыпался искрами в вечереющее ноябрьское небо.
Руслан был надежным, ответственным, прозрачно-простым. Работал диспетчером грузоперевозок, навещал два раза в месяц заменившую ему родителей двоюродную бабушку – в отдаленном пригороде Тушинска. Пек по воскресеньям свои фирменные гречневые оладьи, варил крепкий душистый кофе в джезве, выгуливал каждое утро перед работой золотисто-гладкого лабрадора. С неугасаемым, глубоко вдохновенным усердием обустраивал съемную однушку, где они с Соней поселились после свадьбы. Знакомство на спор в Центральном парке было, возможно, самым спонтанным, самым импульсивным поступком в его упорядоченно-правильной, размеренной жизни. И Соня полностью растворилась в этой прочной, исправной размеренности, незыблемой надежной простоте. С тех пор как она доверила Руслану свою незатейливую и глубинно податливую сущность, ее актерские амбиции начали стремительно утекать – словно вода из треснувшего стакана. Кастингов и участий в массовках с каждым месяцем становилось все меньше. А в начале апреля, когда подтвердилась запланированная, горячо желанная беременность, Соня и вовсе заявила, что «окончательно завязывает с киношными потугами». Заодно забрала документы из университета. И все ее карьерные надежды захлопнулись, как дверь на сквозняке, оставив Соню в замкнутом безветренном пространстве домашнего уюта. Отрезав ее от зыбкого, неустойчивого мира грез.
– Ты же говорила, что хочешь корочку получить, – недоумевала Саша, сидя на Сонином новом диване – рыхлом, необъятном, с шелковисто-лиловыми цветочками.
– Ну говорила, да. Но это было раньше.
– А теперь что?
– А теперь я подумала и решила, что эта корочка мне на фиг не нужна. Ну правда, ну что я буду делать с этим филфаковским дипломом? Куда пойду работать? Училкой в среднюю школу? А мне оно надо? Да и денег нам и так хватает. Без шика, конечно, но хватает.
Саша рассеянно смотрела, как в прозрачном чайнике кружатся плотные чаинки. Плавно, в неспешной спирали, с каждым витком отдавая горячей воде все больше янтарной терпкости.
– Это Руслан тебе сказал оставить учебу?
– Нет, говорю же, это я так решила. А он поддержал. И вообще, у меня другие заботы скоро появятся. Ну правда, какая сейчас учеба? Доучишься без меня, а я, если хочешь, буду тебя на факультете иногда навещать. Обувь запасную приносить и пластыри.
Соня разлила чай, промокнула салфеткой вышедшие из белоснежных фарфоровых берегов янтарные капли. Небрежно поправила на чайнике бамбуковую крышку. И забралась с ногами в недра дивана, сжимая в крепких неуклюжих пальцах беззащитную, ключично-хрупкую чашку.
– Ну допустим… – Саша задумчиво пожала плечами. – К учебе на филфаке ты никогда особого рвения не проявляла. Тут я еще могу понять… Ну а как же твоя мечта о съемках в кино, об актерской карьере?
– Ой, да ладно, Есипова, ну глупая же мечта. Ну сама же понимаешь, что глупая. Все надо мной смеялись, думаешь, я не замечала ничего? Ну нет у меня артистических задатков, и что теперь, биться всю жизнь головой об стенку? Я вот лучше для ребеночка пинетки свяжу, чем толкаться на этих пробах. Разве нет?
Она простодушно смотрела на Сашу из недр дивана, невозмутимо грела руки о тонкие фарфоровые бока. Угловатая, шелковисто-сияющая, в трикотажном весеннем платье. Практически неотличимая от бескрайних диванных цветочков.
Саша не спорила, что от Сониной мечты веяло отчаянной, слепой наивностью. Но все-таки это была мечта, сокровенная нутряная драгоценность. Живая, теплая, подсердечная. И как же можно было с такой легкостью от нее отречься, безболезненно вырвать ее из себя? Как можно было предать мечту, не попытаться найти ей место в изменившейся картине жизни? Заменить ее плотной уютной рутинностью, диванными лиловыми цветочками, безмятежной беременностью?
После того разговора за чаем Саша почувствовала к Соне нечто вроде подспудного, слегка расплывчатого презрения, смутной снисходительной жалости. Как будто с того самого дня через Сашину дружескую привязанность побежала тонкая, но вместе с тем весьма ощутимая трещина. Небольшая шероховатость, грозящая перерасти со временем в темную бездонную расщелину непонимания и отчужденности. Глядя с досадой и легким брезгливым недоумением на Сонину умиротворенную бытность, Саша думала о собственной мечте. О том, что сама она, конечно же, свою мечту не предаст – как обещала когда-то отцу. Несмотря ни на какую любовь, ни на какую беременность.
А любовь у Саши была. И беременность – спустя несколько месяцев – тоже.
Своего будущего мужа Борю Саша встретила за неделю до Сониной свадьбы. На праздновании дня рождения филологического факультета – удушливо-шумной многолюдной вечеринке. Боря тогда учился на пятом курсе юрфака, а на праздник пришел за компанию с приятелем, беспросветно влюбленным в старосту Сашиной группы Марину Шмелеву. Через Марину они и познакомились.
– Ты, кажется, говорила, что тебе не с кем идти на свадьбу к Шоку? Вот тебе, пожалуйста, Бориска: обожает таскаться по чужим праздничным мероприятиям, – сказала Шмелева, слегка подталкивая Сашу под лопатки. – Видимо, привык дегустировать на халяву коньячки и винишко.
– Вообще-то я не пью. Даже на халяву, – с добродушным спокойствием ответил Боря.
– Тем лучше. Александра у нас тоже не пьет – будете на торжестве у Шока серьезной парой несгибаемых трезвенников. Поможете отгонять папарацци.
– Не знаю, кто такой Шок, но если нужно, то почему бы и нет, – произнес он, глядя на Сашу.
На Сонину свадьбу он в итоге не попал – но лишь потому, что слег накануне с неподъемным, плавящим тело гриппозным жаром. И пока нарядная Саша, перевязанная, как подарок, свидетельской лентой,
