— Сделаем перерыв на чай.

Профессор удалился на кухню ставить чайник, оставив Ромигу наедине с исчирканной распечаткой. Потому не видел, как вежливая улыбка аспиранта превращается в весёлый и злой оскал. Ведя дела с челами, Ромига предпочитал самых сильных, умных, талантливых в своей области. Таких интереснее было пробовать на прочность, водить за нос — или вводить в курс дела по необходимости.

Профессор Старостин в своё время тоже выделил Романа Чернова из нескольких потоков студентов по довольно любопытным критериям. Во-первых, парень с загадочным и тёмным, как его глаза, прошлым не боялся грозного преподавателя: ни секунды, ни капельки. Во-вторых, демонстрировал зрелый ум и энциклопедические познания, уложенные в стройную, целостную систему. Нынче мало кто из взрослых может похвастать подобным, не говоря о молодёжи.

С тем, что система Романа — сугубо для личного пользования, и совершенно не прозрачна для посторонних, Геннадий Николаевич столкнулся очень быстро. Это раздражало, но система выдавала отличные результаты. С первых шагов в студенческом научном обществе по сей день. Профессор не терял надежды когда-нибудь разъяснить для себя этот "чёрный ящик". Студент, а позже аспирант, старательно и очень умело держал дистанцию.

Наливая в большой эмалированный чайник воды из-под крана, зажигая газ, профессор попытался сформулировать точнее: что именно в тексте диссертации могло восприниматься как намёк на "тузов в рукаве". Не преуспел, и это злило. Начал вхолостую, в очередной раз, перебирать в уме факты и домыслы, наблюдения и слухи, связанные с ходячей загадкой по имени Роман Константинович Чернов.

Шестьдесят пятого года рождения. В восемьдесят восьмом поступил на истфак МГУ. Археологию, как специализацию, выбрал сразу, без малейших колебаний. На фоне сокурсников выглядел очень целеустремлённым и взрослым: больше по повадкам, чем по внешности, которая и к концу аспирантуры не сильно-то изменилась.

Не делал секрета из того, что воевал в "горячих точках". О подробностях молчал, ссылаясь на подписку. Спецназ? Да, этого шила в мешке не утаишь. Однажды профессор, смолоду сам не дурак помахать кулаками, наблюдал, как Роман раскидал пьяную драку. Впечатлило.

Ходили упорные слухи, что Чернов из "конторы". Той, которая "глубокого бурения". Или другой, про которую эмигрант-перебежчик написал занимательную книжку "Аквариум". Подобно большинству интеллигентов своего поколения, профессор не любил и опасался "конторских", но... Многое говорило "за", но многое не вписывалось в представления о типичном человеке из спецслужб. Слишком аристократичен, слишком заметен в любой толпе: внешностью, манерами, речью. Аполитичен до полного безразличия, что говорят в новостях, чья власть в стране. Но даже если Роман оттуда, откуда многие думают, и до сих пор носит "корочку" в кармане, минувшие восемь лет наглядно показали: в Университет он пришёл именно учиться, а не "стучать". Возможно, часть подготовки будущего разведчика? "Долго, сложно, однако кто их разберёт..."

Геннадий Николаевич вздохнул и успокоился. Да, временами загадочность Романа доводила его до белого каления. Но когда изо дня в день, всю жизнь, неспешно роешься в пыли веков, это накладывает отпечаток на характер, независимо от природного темперамента. Археологи, по большому счёту, очень терпеливые и спокойные люди. Профессор привык относиться к загадкам с почтением. Раскапывать их медленно и обстоятельно, словно курган или городище. "Как бы тебе ни хотелось приехать на бульдозере, берёшь совочек, кисточку и снимаешь в день по сантиметру. В частности потому, что раскопать тот же объект второй раз невозможно".

— Геннадий Николаевич?

За песней закипающего чайника профессор не расслышал лёгких шагов по коридору. Вздрогнул, отвлекаясь от созерцания жухлой тополиной листвы за окном.

— Бери свою кружку, доставай сладости. Сам знаешь где. А я пока чай заварю. Мне на днях прислали очень интересный улун. Сейчас попробуем, — подчёркнуто формальное обращение профессора к аспиранту, на "вы", осталось в кабинете.

— Любите вы эксперименты, Геннадий Николаевич! — улыбнулся Рома Чернов, давно вхожий в гостеприимный дом Старостиных. Достал из сушилки высокую чёрную кружку, из колонки — корзиночку с печеньем. Печенье было домашнее, замысловатое на вид. — И дочка в папу. Ириска пекла?

— Да. Я проверял: съедобно. Это всё, что осталось после проверки от двух противней. Вообще, отравителей в нашем роду нет.

Привычка профессора шутить, будто на полном серьёзе, сбивала с толку многих его знакомых, а робких студентов особенно. Роман понимал и ценил своеобразный профессорский юмор. Дегустировал печеньку:

— Очень удачный эксперимент! Надеюсь, улун не подкачает.

Заваривание чая в доме профессора было ритуалом. Повелось ещё с китайцев, давних сокурсников Старостина, приохотивших и посвятивших его в чайные тонкости. По сей день знакомые везли и присылали Геннадию Николаевичу разнообразные чаи из всяких заграниц. А лучше подарка, чем какой-нибудь мудрёный чайник или набор чашек, трудно было придумать. Чайная церемония "по-профессорски" не обязательно воспроизводила китайскую. Действо на кухне Старостиных могло разворачиваться по разным сценариям и с разным реквизитом, в зависимости от компании за столом, настроения, выбранного вида заварки. Неизменной оставалась суть любого чаепития, включая традиционные русские посиделки с самоваром. То есть, служить подспорьем для хорошей беседы.

Отложили, по молчаливому согласию, разговор о диссертации. От достоинств печенья и улуна плавно перешли к людям, пивавшим на этой кухне чай и что покрепче. Профессор, к слову, быстро вспомнил Семёныча:

— Миша предлагал: устроить тут портретную галерею. Гостей дома, которых он будет специально для этого фотографировать. Мол, у тебя, Ген, много известных личностей бывает: учёные, поэты, актёры. Да и просто лица интересные: скучные люди к тебе не ходят. Я тогда отказался. Сказал, у меня кухня, а не доска почёта. Сейчас сожалею. "Иных уж нет, а те далече". Хорошая память могла быть.

— А вы с Михаилом Семёновичем давно знакомы?

— Да больше, чем ты, Ром, на свете живёшь, — задумчиво усмехнулся профессор.

Аспирант тоже усмехнулся чему-то своему. Уточняющих вопросов задавать не стал.

Геннадий Николаевич смотрел на сидящего за столом молодого мужчину, как на ещё одно лицо, которое годы спустя захочется вспомнить. Вообще, самым примечательным, на взгляд Старостина, у Романа было не лицо — руки. Прекрасные в своём совершенстве рабочие инструменты: сильные запястья, узкие кисти, длинные, гибкие пальцы. Пожалуй, слишком изящные, чтобы ковыряться такими в земле, подумал археолог при первой встрече с тогда ещё студентом. Опыт показал, эти руки выглядят холёными даже к концу самых грязных "полей". Вообще, профессор с некоторой ревностью признавал: юнец превзошёл его в умении сохранять безупречно свежий и элегантный вид в экспедиционных условиях. Примерно с такой же непринуждённостью,