на улице, а первый искусственный закат без запинки играл премьеру, и висевшие на фонарях флаги торжественно разворачивались. «Добро пожаловать в Созвездие, — было написано на них, — где известность — наша патриотическая привилегия». Включились камеры. Новые соседи восторженно закричали, представились друг другу. Мать Марлоу с сияющими глазами повернулась к ней. «Ты теперь знаменита, милая, — сказала она и засмеялась, когда Марлоу спросила почему. — Потому что ты здесь, — ответила она. — Теперь жизнь так устроена».

Теперь Марлоу дошла до центра города и обогнула фонтан, чьи струи выстреливали высоко в безоблачную голубизну. Лилии, плавающие в чаше на поверхности воды, были снабжены микрофонами — идеальный способ улавливать разговоры актеров, которые решили здесь посидеть. Перейдя круговой перекресток, Марлоу остановилась и пропустила толпу роботов. Они появлялись днем и ночью, как жизнерадостные служащие, курсирующие между домом и офисом, из бутафорского выхода из метро. Но поезда под землей не ходили. Там находилась только тихая пещера, где роботы ждали вызова на работу. В основном они служили массовкой, заполняя пустые рестораны или места плохо посещаемых вечеринок, и их голоса отключались, когда живые актеры блистали на переднем плане. Настоящий поезд, скоростной, на электромагнитной подушке, останавливался на станции вдалеке от района съемок, у границы города. Каждый день он доставлял с юга домработниц для звезд, которые не желали, чтобы роботы копались в их белье.

Переходя улицу к магазину одежды, Марлоу увидела, что мать и свекровь уже там. От этого зрелища ее слегка затошнило, но, взглянув на панель с указанием числа зрителей, она обнаружила, что общее количество подписчиков резко растет и составляет почти двенадцать с половиной миллионов. Вражда между матерью и свекровью была единственным спусковым механизмом повышения рейтинга в связи с ее замужеством. Марлоу знала, что в эту минуту множество людей по всей стране, особенно пенсионерки-южанки и геи, затаили дыхание. Сама подготовка вечеринки в честь оплодотворения, на которой будет отмечаться ее грядущая беременность, — празднество, в четыре раза масштабнее, чем свадьба, — значительно повышала рейтинг: матери поругались уже дважды. Первая стычка произошла, когда мать Эллиса предложила использовать вместо скатертей переработанные мешки для кофе, а мама Марлоу ответила, что грань между деревенским стилем и деревенщиной очень тонкая. Во второй раз они повздорили, когда каждая захотела, чтобы будущий внук звал ее «бабулей».

В магазине Марлоу встала перед трельяжем в платье, специально подогнанном по ее фигуре, и поняла, что свекровь была права, когда несколько месяцев назад Марлоу впервые померила его: цвет действительно тошнотворный. Раньше Марлоу могла поклясться, что он напоминает сливочный крем, но теперь, когда она не принимала «Истерил», одним из самых неприятных побочных эффектов таблеток был дальтонизм, когда все цвета отдают бежевым, — она видела, что платье на самом деле зеленовато-канареечного неонового цвета.

— С сожалением должна сказать, — произнесла она, — что ненавижу это платье.

Мать встала, отбросив стул, который прилип к ее широкому заду, и решительно направилась к Марлоу. Она была в остроносых ботинках из телячьей шкуры, меховом жилете с надставленными плечами и легинсах из лакированной черной кожи. Когда мать тряхнула головой, глядя на отражение Марлоу в зеркале, ее паричок съехал набок.

— Ты, пряха-муха, издеваешься? — спросила Флосс. — Ты, муха-пряха, сама его выбирала. Какого мохера? — Давным-давно, после того как она заплатила неимоверный штраф за матерщину в эфире, мать Марлоу приструнила свой инстинкт сквернословия.

Флосс провела пальцами по серебристой вышивке, которая вилась вокруг талии, взбила тюлевый шлейф и расправила его за спиной дочери. Потом ее отвлекло отражение собственного лица. Марлоу наблюдала за тем, как мать бросила свое занятие ради обычных ужимок при взгляде в зеркало: надувания губ и кокетливого поворота головы.

Свекровь Марлоу, Бриджит, одетая в простую белую тунику, закинула ногу на ногу. Для Флосс магазинные стулья были слишком тесными, а Бриджит занимала меньше половины сиденья.

— Представляю, как ты его ненавидишь, — сказала она, словно никто не помнил, что ей с самого начала не нравилось это платье.

Флосс вздохнула.

— Но ведь желтый твой любимый цвет, — рассеянно произнесла она, помолчала и более глубоким голосом предложила: — Мы можем подыскать что-нибудь другое, но твой отец убьет меня за расточительность.

Бриджит привстала со стула и снова села.

— Марлоу, я думаю…

Марлоу кивнула. Она уже протянула руки матери, помогая ей спуститься с покрытого ковром подиума.

— Я держу ее, — сказала она. — Все в порядке.

— С ней ничего плохого не случится? — писклявым от нетерпения голосом спросила Бриджит.

Марлоу быстро представила, как какая-то мощная сила засасывает стул свекрови и она вылетает сквозь окно — дзынь! — и перемещается в какое-нибудь другое измерение. Бриджит не имела права на чванство по отношению к помутнениям Флосс. Когда ее саму и отца Эллиса, Райана, настигало помутнение, роботу-домработнице приходилось немедленно их изолировать. Припадки свекрови были долгими и всепоглощающими и оставляли их в слюнявом ступоре, что пугало проходящих мимо детей, не говоря уже об акционерах сети. Марлоу одна из очень немногих знала, что для родителей ее мужа в подвале была тайно оборудована комната, которая защищала их в такие минуты от самих себя и от чужих глаз. С обитыми мягким материалом стенами, разумеется зелеными, а не белыми. Как и всех американцев определенного возраста, от узора в виде белых квадратов Бриджит и Брайана бросало в дрожь.

В противоположность им, Флосс повезло, особенно если учесть, как много в молодости она пользовалась старыми телефонами с экраном. Лечащий врач Флосс однажды показал Марлоу график со столбиками, менявшими цвет от бледно-розового до красного, и ткнул в самую темную его часть, отражавшую мозговые нарушения матери. Но помутнения Флосс были короткими и сравнительно мягкими и характеризовались стеклянным взглядом и путешествиями во времени. Человек со стороны мог бы подумать, что она под кайфом или сильно тоскует по прошлому. «Это как эффект от курения, если вы когда-нибудь о таком слышали, — объяснил врач. — Обычно мы можем предсказать ущерб в зависимости от того, сколько человек пользовался смартфонами, но бывают исключения. Вашей маме пока везет».

Что касается отца Марлоу, то тут, конечно же, была другая картина.

Флосс невидящим взглядом смотрела на Марлоу, неподвижно держа руки в руках дочери.

— Он наорал на меня за завтраком из-за «Американ экспресс», — пробормотала Флосс.

— Мама, — осторожно позвала Марлоу, пытаясь бережно усадить ее на стул, — папа не кричал на тебя. Он больше с тобой не живет.

Бриджит уже встала, вся на нервах, и бочком стала пробираться к двери примерочной.

— Давай-ка я принесу твоей маме воды, — сказала она.

— Сначала помогите мне расстегнуть платье, — попросила Марлоу, но Бриджит уже вышла. Флосс откинулась на спинку стула и