Трогаю мокрое местечко между ног.

Она шипит мне в ухо.

— Не трогай, не трогай, там… Все болит!

— Я деликатно и… вот здесь побуду, да?

Все таки не удержался и сунул пальцы в отверстие, где только что основательно продолбился членом. Судорожное сжатие, шипение, короткие коготки мои плечи царапают.

— Нет, не трогай.

— Все норм, заживет…

Последние секунды кайфа, которые я чувствую. Организм, прошедший, через дикую встряску, не в состоянии успокоиться. У меня даже кишки в состоянии кипиша и восторга — все бурлит.

Податливый ротик распахивается под ленивым, но уверенным напором моего языка. Бедра Саньки напрягаются подо мной, и я начинаю поглаживать кнопочку между ног.

Ее чувствительность запредельная, в особенности, когда тискаешь, теребишь, а потом медленно-медленно оттягиваешь по кругу — сразу в рот мой выть начинает и трястись.

Немного передышки и снова завожу малышку до состояния, когда она глухо стонет мне в рот.

— Хватит! Хватит… Я умру… Умру… Ааа…

— Последний… Последний, обещаю, сейчас наиграюсь, сейчас дам… Проси. Проси, дам… Отпущу… Давай, сладкая, давай… — требую, понимаю, что снова хочу в ее дырочку.

Перехватив член, вожу по кругу, головка облизывает ее щелку, мокрую от крови, сочащуюся слизью возбуждения. Чуть выше по клитору постукиваю ритмично и снова суюсь ниже.

Губки натягиваются вокруг головки, Саня хныкает, тискает меня туго, плотно.

Я медленно веду бедрами. Наверное со стороны я та еще блядь, которая задом размашисто крутит, но эти новые движения и размеренные толчки выводят Саньку на предельный уровень. Щиплю ее клитор и размеренно двигаюсь головкой, достигая пика ее возбуждения, вывожу член, она стонет и сама кусает меня за губы, ищет язык.

— Хочу… Хочу… Хочу… И отпусти! — требует.

— Да… Умничка. Умничка моя. Смотри, какая ты… Смотри… Голодная. Кайфовая пися. Улет просто… Тугая, но в разъеб… В разъ…еб! — вгоняю до самого корня и Сашку смывает.

Тугие сжатия и выбросы ее удовольствия — словно гейзер. Такой крутой феерии ни у одной моей бляди не было.

Меня самого не взрывало таким мощным повторным фонтаном, который я заталкиваю, туго втискиваясь по-живому, и ловлю ее острые пульсации внутри.

Оргазм меня убивает, тело кромсает как в мясорубке.

Сил больше не остается.

Теперь… падаю. Точно падаю, успев сдвинуть Саньку к стене.

Балдею, разглядывая потолок.

По светлому деревянному настилу ползут цветные пятна. Так закоротило оргазмом. Глюки, радуги, звездочки… Улыбка.

Я словно нюхнул чего-то забористого.

Интересно, это со всеми девственницами так распирает? Может быть, я не с теми все это время сексом занимался?

Я не успеваю эту мысль обдумать, Санька пищит, прячась за меня:

— За окном кто-то стоит! На нас смотрят!

Глава 24

Расул

Оборачиваюсь — действительно, кто-то стоит и палит за большим окном. Санька сжимается и втискивается в диван, стараясь слиться с обивкой.

— Норм, сейчас проверю.

Пытаюсь встать, она за меня цепляется, побледнев еще больше.

— Не вставай! Меня увидят…

Маленькое лицо куксится, в глазах — стыд и слезы.

— На меня и так смотрели! Может быть, все это время смотрели!

— Тише, ну что ты? Не видел тебя никто. Жопу мою голую видели, и то не факт.

— Как это не факт? У тебя окна… па-па-панорамные.

— Па-па-панорамные! — передразниваю. — И зеркальные. С той стороны не видно ни хрена!

— Правда?

На самом деле не совсем так. Если вплотную подойти, близко-близко, то очень даже видно. Трудно, но видно! И этот кто-то точно своей любопытной харей прилип!

— Правда, — вру Саньке. — Дай проверю схожу, а ты…

— А я… Я здесь не останусь. Ни за что не останусь.

— Иди в ванную. Умойся. Переоденься, я тут решу все.

Наклонившись кое-как натягивая штаны с футболкой. Болт еще пребывает в состоянии приподнятости, немного топорщит свободные штаны. Саня кутается в тонкий плед, сбившийся в угол дивана, и замирает, пялясь на большое, мокрое пятно, оставшееся после нас.

У меня еще рука в крови и хер, и в общем…

— Иди в душ, Сань, — отправляю. — Иди, а не беги, — приостанавливаю, когда вижу, как ее ведет. — Нет, бля, стой, сам отведу.

В ванной быстро омываю руки и немного рожу ополаскиваю, а толку — у меня вид человека, которого оторвали от приятного. Про то, что внутри, вообще молчу. Распидорасило по всем фронтам… Хорошо так распидорасило, собирать себя по кускам приходится, напоминать, что руки и тело не только для того, чтобы держать, комкать, доводить до экстаза и наслаждаться.

Надо еще функционировать как-то, блять.

И прогнать незваных гостей.

Оставив Саньку в душе, выхожу из дома распаренным, набросив на плечи старую куртку. В левой руке приветливо покачивается ружье, опущенное дулом вниз.

Приглашать придурка к двери не приходится. Он и сам уже переместился, сидит и курит на топчане из поваленного старого дерева.

Увидев, кто пришел, я немного сбавляю обороты. По крайней мере, тупую башку дальнему родственнику я точно не снесу ни выстрелом, ни ударом приклада. Остальное — как получится.

— Рахман.

— Здравствуй, Расул! — поворачивается с улыбкой, подносит сигарету к губам, медленно затягивается. — Я помешал?

Сигарета шипит. В звонком, холодном воздухе поздней осени хорошо чувствуется запах сигаретного дыма.

Хищно воздух ноздрями втягиваю.

Вкусно.

Рахман протягивает сигаретную пачку, тонкая зажигалка, зная его привычки, припрятана внутри.

— Давно палил? — уточняю после пары тяг.

— Не очень, — признается. — К финишу попал, можно сказать.

— Заебись.

— Силен. Хорошо соску долбишь. Она там живая, хоть?

— Завались, — кидаю беззлобно.

С Рахманом мы и не так куролесили, бывало пару раз, одних телок шпилили по кругу, так что кто бы говорил, что я долблю знатно, сам умеет не хуже.

— Если что, я звонил.

— Ага.

— Проверь, — кивает. — Увидишь пропущенные. Еще я стучал. Мне не открыли.

— Немного занят был.

— Да, я уже понял, что занят… — поднимает руки. — Че повторять? Занят и занят, мне как бы пох. Я шмот привез и еды. Просил же.

— Ага. Спасибо.

— Спасибо не отделаешься, в гости зови.

Рахман последний раз затягивается, гасит сигарету о подошву массивного ботинка.

— Вообще я на такое не рассчитывал.

— Да мне похер как-то, на что ты рассчитывал. У меня тачка сломалась, я тебе три кэмэ