В десять утра, семнадцатого июля я пересёк границу штата Огайо. Следуя комерсантско-банкирской телеграфной дорогой в Наполеон, проехал округ, где не было дождя два месяца; заднее колесо велосипеда было погружено наполовину в горячую пыль; черника засохла прямо на кустах, а многострадальные зерновые выглядели так, словно заражены желтухой.

Вечером я ужинал с семьёй Немцев, которая живёт сорок лет тут, и едва ли знает хоть слово по-английски. Упитанный невозмутимого вида младенец мирно отдыхал в люльке, представляющей собой просто половину исполинской тыквы, выскобленной и высушенной. Это, пожалуй, самая неотёсанная люлька в мире. На самом деле жизнь этого крохи обязательно будет связана с земледелием, когда он вырастет.

Из Наполеон мой маршрут пролегал вверх вдоль реки Моми и канала. Сначала мне приходилось толкать велосипед, но с появлением фургонные дороги дело наладилось.

Река Моми извилисто течёт по роскошной долине, и кажется, овладевает тобой, благодоря своему особенному обаянию. Однако, мне почему-то хочется сравнить её с нашим старым знакомым, рекой Гумбольдт, чей поток пересекает унылые равнины – там кроме полыни ничего не растёт. Моми же снабжает влагой улыбчивую долину, где сады, поля, пойменные луга чередуются с рощами сахарного клёна, а её водная гладь отражает красивые пейзажи, которые ежечасно меняет и преукрашает солнце своей умелой рукой, и вдвойне красивее это выглядит ночью при свете луны.

Ходит слух, что во время «недавней ссоры» (одно из народных названий Гражданской войны) власть Огайо могла бросить клич Луизианским тиграм, или любым другим воинам Конфедерации, два к одному. Кто не слышал «Зов Огайо»? Многие люди великодушно относят эту молву к простому розыгрышу Огайских парней, но это не так. Огайцы – прирождённые хранители традиций; «Зов Огайо» – это реальный факт. Всю дорогу вдоль Моми он раздаётся в моих ушах. Почти каждый мужчина или мальчик, находящийся на полях, вдали или вблизи, видит меня едущего по дороге, без промедления привлекает к себе внимание криком, и ничего больше.

В Перрисбург я ринулся покорять «автостраду Моми» – сорок миль каменной дороги, почти безукоризненной. Западная половина тогда находилась в сравнительно запущенном состоянии, зато к востоку от Фремонт катилось великолепно.

В Белвью атмосфера была унылой из-за политики; меня и одного наивного ничего не подозревающего индивидуума, родом с Нью-Йорка, лукавые политиканы завлекли на свой митинг и ловко поставили в позу перед созывной группой, как двух джентльменов, которые прибыли – один с Атлантики, а другой с Тихого Океана – засвидетельствовать ошеломляющий успех Партии честнейших, мозолисторуких, двубортных патриотов.

Дороги стали песчаными к востоку автострады, и выстроилась вереница из фургонов, едущих в Норуолк на выступление цирка, это вызывало у меня сильное раздражение.

Округ Эри, через который я проезжал, это одна из знаменитейших фруктовых провинций в мире, и сады многих фермеров гостеприимно открыты для всех.

Переночевав в Эиджвилль, следующим утром в десять часов я покатил в Кливленд и угодил в распростёртые объятья полисмена. «Он нарушил городской порядок, катаясь по тротуару» – доложил задержавший меня полицейский капитану. «Ах вот он! Эй!» - громогласно изрек капитан хриплым басистым голосом, от которого мои колени с трепетом сомкнулись, но взор его был настолько прозрачен, что не замечал мою дрожь.

«П-о-ж-а-л-у-й-с-т-а--с-э-р--я--н-е--н-а-р-о-ч-н-о--с-д-е-л-а-л--э-т-о» – мямлил я слабым задыхающимся голосом, из-за которого слёзы проступили на глазах собравшихся полицейских, и растаяло сердце капитана, так что он уже колебался между правосудием и жалостью, когда местный великодушный велосипедист подоспел на выручку и разъяснил блюстителям порядка моё природное игнорирование Кливлендских законов. Я задышал радостным воздухом свободы в очередной раз. Три члена Кливлендского велосипедного клуба и спасший меня велосипедист были моими сопровождающими десять миль по дороге из города по знаменитой Юклид Эвеню до кладбища Лэйк Вью, чтобы нанести визит могиле Гарфилда (Гарфилд, Джеймс Абрам (1831-1881) – двадцатый президент США). Я попрощался с ними у деревни Юклид.

Дорога вдоль берега озера Эри в Баффало была горная. Это самая красивая аграрнаяпровинция, из всех, где я побывал. Проехал и Уиллоби, и Ментор – старый дом Гарфилда. Поддерживаемые в прекрасном состоянии дороги тянутся между аллей величавых клёнов, которые отбрасывают изумительную тень поперёк шоссе. Обе его стороны обрамлены роскошными фермами; их поля и луга, без преувеличения выражаясь, стонут под избытком продукции, а плодоносящие сады являют собой чудеса урожайности; амбары и хлева выглядят настоящими дворцами в сравнении с дёрновыми лачугами поселенцев на новых землях среди прерий Небраски. Особняком среди них стоит старая усадьба Гарфилда – превосходная ферма размером в сто шестьдесят пять акров, управляемая в настоящее время братом Миссис Гарфилд. Милые деревеньки разместились среди величавых рощ; белые шпили церквей вздымаются из-под зелени; слева границы фермы представляют низменную широкую полосу плодородной прибрежной земли. Поверхность озера Эри, проглядывая через промежутки между возвышенностями, играет светом словно полированная сталь. Гигантским зеркалом оно тянется прочь на север, чтобы прикоснуться к голубым канадским небесам.

Близ Коннеаут я смахнул пыль Штата Огайо с колес моего велосипеда и переехал в Пенсильванию, где, начиная от деревни Спринфилд, дороги стали хорошими, затем ещё лучше и, наконец, превосходными возле Джирард – где живёт заслуженный артист Дэн Райс, и впечатляющие работы его великородной руки представлены к обозрению в его родном городке. Роскошная дорога и очаровательная провинция – вот что находится восточнее Джирард. Даже здания школ из красного кирпича стоят окруженные пышной листвой рощ. И так это продолжается с постоянно-меняющейся, бесконечно-притягательной красотой вплоть до Эри. После этого, даже хайвей трудно считать лучшим.

За двадцатьчетыре часа я проехал через Пенсильванию и выехал в Имперский Штат (штата Нью-Йорк). Дороги были по-прежнему хороши. После обеда я добрался до Уэстфилд, в шести милях от широко известного озера Чаутауква, чьи красивые холм и лес, окружённые полоской воды, заслужили благодаря многочисленным местным обожателям всенародное признание, как самое высокое судоходное озеро в мире. Раз уж так, то озеро Тахо в горах Сьерра-Невада, идёт следующим, поскольку оно около шести тысяч футов над уровнем моря (озеро Тахо находится на высоте 1897м над уровнем моря), и бороздят его воды три парохода. Во Фредония меня провели по знаменитой часовой фабрике с капитаном велосипедного общества Фредония Клаб, и вместе мы прокатили до ручья Сильвер Крик, где навестили ещё одного велосипедиста- энтузиаста – врача, который предпочтёт вместо лошади брать велосипед, объезжая вверенную ему территорию. После ужина у гениального «доктора», они оба проводили меня до вершины крутого холма, взяв