И все же в откровенности Макиавелли есть нечто стимулирующее. Читая его, мы, как нигде, сталкиваемся с вопросом, который мало кто из философов осмеливался обсуждать: связана ли государственная власть с моралью? Мы можем прийти, по крайней мере, к одному выводу: мораль может существовать только среди членов общества, способных обучать и обеспечивать ее соблюдение; а межгосударственная мораль ожидает создания международной организации, наделенной физической силой и общественным мнением для поддержания международного права. До тех пор нации будут подобны зверям в джунглях; и какие бы принципы ни исповедовали их правительства, на практике они будут следовать принципам принца.

Оглядываясь на два столетия интеллектуального бунта в Италии от Петрарки до Макиавелли, мы видим, что его суть и основа заключались в уменьшении заботы о другом мире и росте жизнеутверждения. Люди с радостью открыли для себя языческую цивилизацию, граждане которой не беспокоились о первородном грехе или карающем аде, и в которой природные импульсы принимались как простительные элементы живого общества. Аскетизм, самоотречение и чувство греха потеряли свою силу, почти смысл, в высших слоях итальянского населения; монастыри зачахли из-за нехватки послушников, а сами монахи, монахи и папы стремились к земным радостям, а не к стигматам Христа. Узы традиций и авторитета ослабли, массивная ткань Церкви стала более легкой для мыслей и целей людей. Жизнь стала более экстравертной, и хотя она часто принимала форму насилия, это очистило многие души от невротических страхов и расстройств, омрачавших средневековый разум. Раскрепощенный интеллект с удовольствием проявлял себя во всех областях, кроме науки; буйство освобождения пока еще не сочеталось с дисциплиной эксперимента и терпением исследования; это должно было прийти в конструктивных последствиях освобождения. Тем временем среди образованных людей благочестивые практики освободили место для поклонения интеллекту и гению; вера в бессмертие была преобразована в стремление к вечной славе. Языческие идеалы, такие как Фортуна, Судьба и Природа, посягали на христианскую концепцию Бога.

За все это пришлось заплатить. Блестящее раскрепощение разума ослабило сверхъестественные санкции морали, и не нашлось других, способных эффективно их заменить. Результатом стало такое отречение от запретов, такое освобождение импульсов и желаний, такая роскошь безнравственности, какой история не знала со времен софистов, разрушивших мифы, освободивших разум и ослабивших мораль Древней Греции.

ГЛАВА XX. Освобождение от морали 1300–1534 гг.

I. ИСТОЧНИКИ И ФОРМЫ БЕЗНРАВСТВЕННОСТИ

Нигде предрассудки историка не могут ввести его в заблуждение так сильно, как при попытке определить моральный уровень эпохи — если только речь не идет о родственном исследовании упадка религиозной веры. В любом случае драматическое исключение бросится ему в глаза и отвратит его от неучтенного среднего уровня. Его видение будет еще более размытым, если он подойдет к проблеме с тезисом, который нужно доказать — например, что религиозные сомнения приводят к моральному упадку. Да и сами записи неоднозначны и способны, в зависимости от избирательности, доказать практически все. Можно подчеркнуть произведения Аретино, автобиографию Челлини, переписку Макиавелли и Веттори, чтобы передать запах распада; можно процитировать письма Изабеллы и Беатриче д'Эсте, Элизабетты Гонзага и Алессандры Строцци, чтобы нарисовать картину сестринской нежности и идеальной семейной жизни. Читателю придется быть начеку.

Нравственный упадок, сопровождавший интеллектуальное возвышение эпохи Возрождения, был обусловлен многими факторами. Вероятно, основным фактором был рост богатства, обусловленный стратегическим положением Италии на торговых путях между Западной Европой и Востоком, а также потоком десятин и аннатов, поступавших в Рим из тысячи христианских общин. Грех становился все более распространенным, поскольку на его покрытие выделялось все больше средств. Распространение богатства ослабило аскетический идеал: мужчины и женщины стали возмущаться этикой, которая была рождена бедностью и страхом, а теперь противоречила и их побуждениям, и их средствам. Они с растущим сочувствием слушали мнение Эпикура о том, что жизнью нужно наслаждаться и что все удовольствия должны считаться невиновными, пока не будет доказана их вина. Женские чары одержали победу над запретами теологии.

Пожалуй, наряду с богатством главным источником безнравственности была политическая неустроенность того времени. Раздоры группировок, частые войны, приток иностранных наемников, а затем и вторжение в Италию иностранных армий, не признававших никаких моральных ограничений на итальянской земле, неоднократное разрушение сельского хозяйства и торговли из-за бедствий войны, уничтожение свободы деспотами, заменившими мирную законность самодержавной силой: все это приводило в беспорядок жизнь Италии и раскалывало «пирог обычая», обычно сохраняющий нравственность. Люди оказались без опоры в море насилия. Ни государство, ни церковь, казалось, не могли защитить их; они защищали себя как могли, оружием или ремеслом; беззаконие стало законом. Деспоты, поставленные над законом и преданные короткой, но волнующей жизни, предавались любым удовольствиям, и их примеру последовало денежное меньшинство.

Оценивая роль религиозного неверия в высвобождении природной безнравственности человечества, мы должны начать с различения скептицизма немногих с буквами и упорного благочестия многих. Просвещение — дело меньшинств, а освобождение — дело индивидуальное; умы не освобождаются массово. Несколько скептиков могли протестовать против ложных реликвий, фальшивых чудес и индульгенций, предлагающих векселя за деньги; но народ принимал их с благоговением и надеждой. В 1462 году ученый папа Пий II и несколько кардиналов вышли на Мильвийский мост, чтобы встретить голову апостола Андрея, прибывшую из Греции; а ученый кардинал Бессарион произнес торжественную речь, когда драгоценная фигура была помещена в собор Святого Петра. Люди совершали паломничество в Лорето и Ассизи, стекались в Рим в юбилейные годы, совершали крестные ходы от церкви к церкви и поднимались на коленях по Scala Santa, которая, как им говорили, была той самой лестницей, по которой Христос поднялся на трибуну Пилата. Сильные мира сего могли смеяться над всем этим, пока их здоровье было в порядке, но редко какой итальянец эпохи Возрождения не просил о таинствах на смертном одре. Вителлоццо Вителли, грубый кондотьер, сражавшийся с Александром VI и Цезарем Борджиа, умолял гонца отправиться в Рим и добиться для него папского отпущения грехов, прежде чем подручный Цезаря затянет петлю на его шее. Женщины особенно поклонялись Марии; почти в каждой деревне была ее чудотворная