— А меня, напротив — не удивляет уже ничего, что связано с Саруманом, — проворчал эльф. — Так значит, он сейчас тоже в Дол Гулдуре? И что ещё тебе обо всем этом известно, орк?

От необходимости отвечать Гэджа избавило появление одного из стражей, Леарнаса: откинув полог шатра, эльф вошел бесшумно, как призрак.

— Все готово, Владыка. Лошади поданы.

— Хорошо. Трупы орков убраны?

— Да. Мы постарались уничтожить все следы. Пусть в Крепости поломают голову над тем, куда запропастился посланный в обход сторожевой дозор.

— Что ж, отлично… будем надеяться, что в произошедшем они разберутся далеко не сразу. — Келеборн кивнул Гэндальфу. — Поедемте в Росгобел, друзья мои, там вы сможете отдохнуть и прийти в себя. Полагаю, нам следует многое обсудить.

***

Лошади по едва приметной лесной тропе шли медленно, шагом, и Гэдж был этому рад: эльфы раздобыли для него самую смирную и унылую конягу, какую только могли найти, и все равно она относилась к седоку с истинно эльфийским недоверием, тревожно фыркала и прядала ушами, подозрительно кося на орка глазом. Гэдж сидел, судорожно вцепившись в поводья и ожидая, что лошадь вот-вот взбрыкнет и вышвырнет его в ближайший куст терновника; эльфы неприметно посмеивались; наконец кто-то из стражей, что-то негромко приговаривая, взял кобылу под уздцы, и она успокоилась. А Гэдж — нет.

Он неожиданно сумел разглядеть серебристый медальон, спрятанный на груди Владыки, — увидел его вблизи, когда подошёл к эльфу поклониться в знак благодарности за спасение. На крышечке медальона была вычеканена многолучевая звезда, и руна, помещенная в её центр, изображала «сит-эстель» — ту самую руну «мира и надежды», половинка которой когда-то принадлежала Гэджу и которую Келеборн присвоил себе таким подлым и бесцеремонным образом. И притом, видимо, ничуть этого не стеснялся.

Вот так, да. Впрочем, орк был даже не особенно этому удивлен.

Все остатки признательности к Владыке и эльфам улетучились из сердца Гэджа в одно мгновение.

Если «сит-эстель» изображён на крышке медальона, то значит ли это, что тот, подлинный «эстель» находится сейчас внутри? — трясясь на угловатой лошадиной спине, беспрестанно спрашивал себя орк. И если так — то что мне теперь с этим неудобным открытием делать? Ну вот что? Засунуть его подальше? Безмолвно проглотить обиду, все забыть и отпустить? Постараться вернуть былую собственность назад? Саруман говорил, что с помощью амулета можно снять ошейник… или хотя бы попытаться это сделать… и что? Разве этот лживый эльф его вернет, выпустит сокровище из своих цепких лапок? Отзовется на просьбу какого-то вшивого орка? Гэдж мысленно застонал; в животе его туго свернулся ком томительной тревоги, он вертел назойливые мысли и так и этак, перебирал их в уме, точно кусочки мозаики, но они никак не складывались, не составляли правильный и нужный узор — рассыпа́лись, как горсть бестолковых разноцветных камешков. Не желали вставать на свои места…

К счастью, от лагеря эльфов, разбитого в глубине леса, до Росгобела было недалеко, вряд ли более полумили. Впереди, в просвете между деревьями алой кляксой разбрызгалось клонящееся к закату солнце — яростное, горячее, жалящее отвыкшие от ярких красок глаза. Это было странно и удивительно — вновь видеть солнце… после многих дней сырой ватной мглы, висящей над Замком. Показалась опушка леса, холм и на нем — домик Радагаста; на воротном столбе, распластав крылья, сидела большая черная птица и, склонив голову к плечу, внимательно разглядывала подъезжающих гостей. Не узнать эту нахохлившуюся и мрачную, как могильное изваяние, траурную фигуру было невозможно.

Сердце у Гэджа ёкнуло. Он отвлекся от унылого самокопания; желудок его радостно подпрыгнул к горлу, словно у сорванца, который, презрев запреты, стрелой мчится на салазках по крутому горному склону.

— Гарх! — крикнул он. Ворон вытянул шею, точно прислушиваясь; покрутил головой, с хриплым криком взлетел с ворот, описал круг над приближающимися всадниками и тяжело плюхнулся орку на плечо.

— Гарх! Старый валенок! Жив-здоров, а? — Губы Гэджа сами собой расплылись в улыбку: все-таки это и впрямь было замечательно — вновь увидеть былого друга, которого орк считал давно погибшим и сгинувшим где-то в неизвестности. — И, похоже, нисколько не изменился… Все такой же кислый, черствый и навязший в зубах старый сухарь?

— А ты — все такой же упрямый и пустоголовый болван? — в тон ему прокаркал Гарх; «вороний выговор» Гарха действительно усилился многократно, но его черные, круглые, как бусинки, глазки посверкивали радостно и с нескрываемым удовольствием. Ворота распахнулись, и гости въехали во двор — и куда-то под сарай порскнула испуганная лисица, и недовольно заворчал сидящий у крыльца Смоки — настоящая мохнатая глыба! — и суетливо затрещали с ближайшей яблони сороки, и спешил от дома Радагаст — встрепанный и растерянный от радостного изумления. И ничего этого не было — ни проклятого Замка, ни орков, ни подземелий, ни зловещей Хозяйки; пахло лесом и сосновой смолой, душистыми травами и яблочными пирогами, а все произошедшее было лишь сном, жутким, полубредовым видением, затерявшимся в ночи, кошмаром, о котором Гэдж постарался бы как можно быстрее забыть, если бы не одно досадное обстоятельство…

Там, позади, за рубежом леса и непроглядным туманом болот, в этом липком тяжелом сне остался незадачливый Белый маг.

***

«Ушел собирать немейник», — гласила записка, прикрепленная к двери кусочком смолы.

Замо́к оказался заперт, и Саруману пришлось искать в загашнике второй ключ.

Он вошёл в каморку, скрипя суставами, как старая телега — дорожная тряска сказывалась на здоровье не лучшим образом. Следом за ним семенил снага, тащивший сундучок с кое-какой утварью, записями и барахлишком.

— Шарки, куда вещички нести?

— Поставь возле двери, — небрежно отозвался Саруман через плечо. — Только поаккуратнее, там склянки со снадобьями.

Раздался грохот: орк не то опрокинул в сенях сундук, не то опрокинулся с ним сам. И, приглушенно ругаясь, поспешил улизнуть, заметив, что Шарки схватился за кочергу. Впрочем, Саруман только поворошил ею головешки в печке — под верхним серым слоем золы угли еще едва заметно тлели, значит, еще утром Гэдж был дома. Нет, он что, и вправду «ушел собирать немейник»? На болота? Но уже вечереет, пора бы ему, пожалуй, и вернуться.

Саруман огляделся. Бросил на лавку грязный, напитавшийся влагой дорожный плащ. Некоторое время возился, разжигая огонь в печи — кроме него, заняться этим было некому. Угли, раздуваемые заплатанными мехами, наконец разгорелись, огонь весело затрещал, глодая сухие поленья, осветил каморку, чан с водой в углу, столы и лавки со всякой всячиной, стоящие на полках