Шрифт:
Закладка:
Согласно правилам этой игры, если одна фигура съедала другую, это должно было сопровождаться их сексуальным соединением на том поле, которое было атаковано, впрочем, выбор позы и способа соединения оставался за съедающей фигурой, а съеденная обязана была полностью покориться желанию съедающей, после чего пораженная фигура покидала поле.
Играющие восседали на простых супрематических тронах, лишенных каких-либо излишеств, а троны возвышались на зиккуратах: черный зиккурат против белого, достаточно высокие, чтобы игроки могли сверху обозревать поле битвы. Вокруг толпились зрители, заинтересованные ходом игры. Черными играла Ирма. Наконец-то она осуществила свое страстное желание сыграть в шахматы. Она сидела на своем троне с абсолютно прямой спиной, без мантии, сияя ослепительной наготой, в короне Берлина на голове, и управляла своими чернокожими воинами посредством фонарика с красным лучом: длинный красный луч тянулся с вершины зиккурата к тому или иному воину, он же рисовал на поле направление его хода. Таким же инструментом управления фигурами пользовался ее противник, восседавший на вершине белого зиккурата.
Противником ее был человек в костюме Белого Мухомора – небольшая сутулая фигурка, утонувшая в складках своего белого одеяния, увенчанная гигантским головным убором в форме грибной шляпки. С широких пористых полей этого монстрического сомбреро на плечи игрока ниспадала густая белая бахрома, не позволявшая рассмотреть лицо, – такая же длинная бахрома пушилась на его рукавах и свисала с пояса, образуя нечто вроде ядовитой юбки. Маленькая рука в синей перчатке сжимала продолговатый фонарик.
Космист не умел играть в шахматы, но даже профану было ясно, что дела Ирмы плохи. На поле оставалось уже довольно мало чернокожих фигур, а ее атлетический король с окаменевшим лицом был окружен плотной стайкой белокожих и пленительных воительниц.
Всего лишь несколько отточенных соитий между черными и белыми телами, соитий на черных или белых квадратах, соитий при этом совершенно четких, как хорошо поставленный балет, – и Ирма выпустила из своих холеных пальцев фонарик-скипетр. Фонарик звонко скатился по ступеням черного зиккурата и застыл, потерянно рдея своим кровавым лучом.
– Сдаюсь. Вы победили, господин гриб! – громко сказала Ирма и встала. Она спустилась по тронным ступеням, а навстречу ей уже спешил Белый Мухомор, плавно покачивая гигантской бахромчатой шляпкой.
– Поздравляю вас, гроссмейстер, – произнесла Ирма, приблизившись к победителю. – Вы опять разбили мне сердце.
– Спасибо, Ваше Величество, за оказанную честь! – Мухомор склонил в поклоне свою ядовитую голову. Тяжелый, низкий голос. Вслед за этими словами маленькая рука в синей перчатке раздвинула плотную бахрому. Прямо в лицо Космиста глянули черные глаза Амальдауна.
Космист даже не удивился, несмотря на привычную волну ужаса, которая всегда накрывала его при встречах с его научным руководителем. Но он не удивился – он знал, что встретит его здесь, он чувствовал его присутствие. Поэтому и дал этому городу имя – Амальдаун.
– Вы – Королева: для вас поражения равны победам, – галантно произнес Амальдаун, снова поворачиваясь к Ирме. – Надеюсь, вы позволите на секунду отвлечь от вас одного из членов вашей свиты?
Он подошел к Космисту.
– Приветствую, коллега. Выйдем во двор, глотнем свежего воздуха.
Они вышли во внутренний двор, освещенный безжалостным светом прожектора. Здесь было пусто. Низкое небо холодело в предчувствии рассвета. Амальдаун осмотрел небо тяжелым взглядом. Медленно стянув с руки синюю перчатку, он выудил из складок грибной рясы пачку сигарет и закурил. Космист последовал его примеру – сигареты у него еще оставались, но он не мог найти зажигалку. Амальдаун протянул ему огонек.
– Завтра день отдыха, – произнес он. – Но я буду в институте, некогда отдыхать. Приезжайте, я хочу поговорить с вами. – Он выдохнул дым.
Космист не верил своим ушам. Никогда еще Амальдаун не назначал ему встреч. Он кивнул.
Великий астрофизик щелчком отбросил недокуренную сигарету и вернулся в цеха. Космист докурил, глядя в робко светлеющее небо, и последовал за ним. В шахматном цехе Ирма благодарила своих воинов – благодарила, отдаваясь им. Лишь фрагменты ее белокурых локонов были видны среди черных тел, а длиннопалые ее руки жадно впивались в склоняющиеся над ней блестящие черные спины. В глазах ее шахматных солдат горело благоговейное счастье от обладания телом царицы.
Кто-то тронул Космиста за руку, отвлекая от оргиастического зрелища. Юная белокожая девушка из войска Амальдауна заглядывала ему в лицо. Хрупкого сложения, длинноногая, в золотисто-бронзовой военной каске на голове, с треугольным бледным личиком и широко расставленными блестящими глазами цвета травы.
– Не соблаговолите ли, мистер, проводить меня в уединенную комнату, чтобы удовлетворить мои желания? – спросила она по-английски. Судя по каске – всего лишь пешка из шахматного войска белых, но пешки иногда проходят в Королевы. Алиса в Зазеркалье тоже начала свою карьеру пешкой, а закончила Королевой, сидящей между двух других Королев.
Both queens are sad, both queens are mad,
Just puppets – black and white.
You – in between.
You – all in red
My sorrow, my bright…
Эта англичанка была, кажется, самым юным существом, которое он встретил в этом клубе.
И тут обездоленный Космист вдруг испытал самый восхитительный, самый наслаждающий, самый грандиозный секс, какой только случался в его жизни. Ни девушка из Обсерватории, ни царственная Ирма, ни редкие проститутки – никто никогда не дарил ему такого блаженства, какое испытал он в уединенной комнате, куда отвела его хрупкая англоязычная пешка. Он не подозревал, что такое может случиться в земной юдоли. Но даже на альпийских пиках этого нежданного и негаданного сексуального экстаза он не мог забыть то, что увидел в момент, когда Амальдаун протянул ему зажигалку: татуировку на запястье этой руки, на почти детском маленьком запястье, обтянутом пепельной кожей, – окружность, пересеченную пополам горизонтальной линией.
Вернувшись домой, Космист увидел на кухне своего соседа Эксгибициониста, который спокойно вкушал свой завтрак – поздний завтрак по случаю выходного дня.
– Бурная ночь? – спросил Эксгибиционист, поднимая глаза от крутого